Свет очей моих (ЛП)

Джон преднамеренно ждал, пока выставка будет открыта для зрителей две недели, позволяя нестерпимому (если не болезненному) интересу увидеть работы погибшего художника немного схлынуть, прежде чем отправился в Королевскую Академию. Лестрада предупредили, что он придёт, и тот тихо поприветствовал его и пожал руку. Он отвёл Джона в противоположную пустующую галерею и оставил его там осматриваться самостоятельно. Лестрад присоединился к нему только, когда Джон обошёл зал дважды, рассматривая пейзажи и виды Лондона. Он закончил осмотр там же, где начал — перед автопортретом, которого он раньше никогда не видел.

Шерлок изобразил самого себя в необычной манере, стоящим на пасеке, в окружении гудящих ульев и пчёл. Он был одет в белую рубашку, жёлтый жилет и чёрные брюки. Джон узнал выражение его лица — удовлетворённость, которую он видел, после того, как они занимались любовью.

Картина причинила ему такую боль, что он не смог ответить, когда Лестрад заговорил, он даже не понял, что Лестрад вообще говорил, пока тот не дотронулся до его руки.

Он рывком вернул себя в реальность.

— Что? — спросил Джон.

— Это одна из картин, которая теперь принадлежит тебе, — сказал Лестрад. — Её доставят тебе после выставки.

Он не знал, что ответить.

Вместо этого Джон произнёс:

— Это то, чем он собирался заняться по возвращению в Лондон. Больше никаких портретов. Таков был его план.

— Я не знал, — отозвался Лестрад. — Было бы хорошо.

Джон просто пожал ему руку и ушёл из галереи.

***

Дорога до Бейкер-стрит была дальней, но Джон едва ли заметил расстояние. Он не мог думать ни о чём кроме автопортрета, который написал Шерлок. Казалось, сердце не могло разбиться ещё сильней, чем когда он узнал о смерти Шерлока, но очевидно у этого предательского органа имелся неограниченный потенциал разлетаться на части.

Теперь он понял, что зря пошёл на выставку.

Конечно, всё, что он делал эти дни, показалось ему неправильным. Бессмысленным. Джон ненавидел себя за слабость, потому, что никогда не считал себя трусом. Но он явно был трусом, потому, что не думал, что вынесет так ещё.

Недавно он получил письмо от мужчины, с которым служил в окопах. Судя по всему, Андерсон помнил Джона гораздо лучше, чем он его, и относился тоже лучше. Всё, что помнил о нём Джон — парень, слегка похожий лицом на крысу, прилагавший слишком много усилий, чтобы его заметили вышестоящие офицеры, и который исчезал, как только появлялась настоящая работа. И всё же, Джон никогда никого не осуждал за реакции на ад их полевой жизни.

Большая часть письма была несущественной, и Джон сомневался, что получил бы его, если б не его скандальная слава и как писателя, и как его связи с таинственной смертью известного художника. Андерсон болтал то об одном, то о другом до самого конца, пока не написал, как будто после раздумий, о Диммоке — другом члене их подразделения, молодом парне, который из кожи вон лез, но казалось, так особо ничего и не добился.

Слышал о Диммоке? Похоже, он не справился после войны и на прошлой неделе вышиб себе мозги.

Джон прекратил читать на этом месте и бросил письмо в камин.

Должно же это что-то значить, если его первой мыслью было: «Счастливчик Диммок, его страдания закончились». Должно.

Он подумал о возвращении в квартиру, о том, как заварит себе чашечку чая и расслабится в гостиной. Джон полюбил уютную квартирку, и смирился, что однажды Майкрофт неожиданно доставил целый грузовик вещей Шерлока. В объяснение этому заявив, что больше никто не хотел их забирать, а Джон, конечно, не захотел, что бы их распродали.

Сомнительно, что Страдивари Шерлока постигла бы такая судьба, но некоторые из его вещей — вполне могла, так что Джон не стал спорить. Его смягчило, что столько собственности Шерлока захламляло квартиру. Джону было проще представлять, что Шерлок жил здесь, как они и планировали.

Он знал, что они были бы счастливы здесь.

Миссис Хадсон собиралась куда-то по своим делам и встретила его своей обычной приветливой улыбкой. Джон посмотрел, как она ушла, а затем поднялся к себе. Он только снял чайник с плиты, когда услышал знакомое постукивание зонтика по ступеням, а секунду спустя и голос Майкрофта.

— Здравствуйте, мистер Уотсон, — сказал он.

Он нечасто заходил к нему, да и Джон никогда не старался привечать его.

— Холмс, — отозвался он. Джон закончил заваривать чай, зная, что это мелочно не предлагать чашку пусть и незваному гостю, но не слишком переживал на этот счёт.

К тому времени, как он зашёл в гостиную, Майкрофт уселся в кресло, которое Джон считал подходящим Шерлоку, представляя, как его изящная фигура расположилась бы на чёрной коже в обрамлении блестящего металлического каркаса. Джона порадовало, что Майкрофт изящным не выглядел.

На самом деле, как он понял при ближайшем рассмотрении, старший брат выглядел явно беспокойно, и это настолько не вязалось с его обычным состоянием, что Джон почти удивился, зачем тот пришёл.

— Я могу что-то сделать для вас? — спросил он, отпив чая, а затем поставив чашку на стол.

Майкрофт поколебался, а затем, казалось, собрался с духом.