Свет тьмы. Свидетель

Тлахач зашагал бодрее, горькая наведет в душе порядок, от смятенья и помина не останется. Полицейскому уже видится, как рука трактирщицы, почтительно молчаливой, замученной бесконечной работой, но несмотря на это, пухленькой, наливает ему стопку. Всего несколько шагов, но перед этим одна остановка, которую он никогда не пропускает во время обходов — ни в дождь, ни в мороз, ни в метель. Самая большая лавка в Бытни, здесь одеваются все деревни в округе, сюда приезжают вот уже целое столетие сын вслед за отцом, внучка вслед за бабкой. Две внушительные витрины, справа — женская одежда, слева — мужская, посредине — широкий вход, но в этот час все закрыто мощными шторами из рифленого железа. Ночь за ночью во время обхода полицейский Тлахач останавливается возле лавки Гаразима, пройдет от одной шторы к другой, наклонится у каждой из них, попробует, хорошо ли заперты висячие замки. Видимо, его давно привлекают их размеры и необычная грушевидная форма. Каждый весит килограмма два. Тлахач берет их в руки — сначала один, потом другой, тянет, взвешивает и при этом всегда удивляется, что за все эти годы никто не попытался их открыть. Отпереть их совсем не трудно, Тлахачу-то это прекрасно известно, он ведь учился на слесаря, прежде чем стал городским полицейским, и как раз с этими гаразимовскими, пугающими своей величиной замками сладить было бы куда как просто.

Тридцать лет прошло с того дня, когда во время первого своего обхода он впервые потрогал их и из интереса взвесил в руке. Тлахач забавляется мыслью, что было бы, если бы он отпер замки, он сам, за честность и порядочность которого поручился бы весь город, начиная от бургомистра и кончая вором Калиной. Конечно, он этого не сделает и не вскроет старого несгораемого шкафа в лавке, в котором Гаразим до сих пор хранит от понедельника до воскресенья недельную выручку и, только когда накопится изрядная сумма, относит ее в местную ссудно-сберегательную кассу. Конечно, не вскроет, хотя это была бы ловкая шутка, уж он бы посмеялся досыта, когда на другой день вместе со всеми кричал: «Держите вора!» — и все бы к нему подходили, хлопали по плечу и говорили: «Черт возьми, Тлахач, это дельце как раз для тебя. Покажи, на что способен». Конечно, он этого не сделает, потому что тогда он станет чем-то вроде сторожевого пса, душащего на собственном дворе тех самых кур, которых должен охранять, а такого пса лучше прикончить. Конечно, не сделает этого, потому что иначе ему пришлось бы встать перед самим собой и сказать: «Полицейский Тлахач, вы арестованы за нарушение клятвы, данной при поступлении на службу, и ограбление гражданина, доверенного вашей охране. Следуйте за мной в участок». Этого не случится, хотя ему это раз плюнуть и он знает подходящий час. Ну конечно, нет, хотя — ничего не скажешь — шутка была бы отличная, неслыханная.

Несмотря на удовольствие, которое в нем всегда вызывает это представление, Тлахач со вздохом отпустил замок, выпрямился и продолжил свой путь. Когда он подошел к олеандрам, украшающим широкий вход в трактир «У лошадки», часы на ратуше закудахтали и снесли три звонких яичка. Без четверти двенадцать. Тлахач снял фуражку, вытер лоб и провел платком за воротом рубашки. Даже пот прошиб черт знает отчего, в таком виде на люди показаться нельзя, а то не избежать ехидных вопросов, истыкают ими, как стрелами, и станешь вроде статуи великомученика Себастьяна, что стоит на нижней окраине Бытни.

Однако полицейскому, видно, не суждено этой ночью так просто добраться до вожделенной горькой и тарелки гуляша.

Широкая подворотня, как туннель пробивающая старый дом до самого двора, где расположены сараи для извозчичьих коней и телег, в последнее время частично переоборудованные под автомобильные гаражи, мутно освещен одной тусклой лампой, свисающей на невидимом проводе со сводчатого потолка. В тот момент, когда Тлахач кончил приводить в порядок свой внешний вид, в том числе и выражение лица, и собирался войти в сумрак подворотни, слева вырвался более яркий луч, у потолка сероватый и клубящийся от табачного дыма, и вынес на деревянные брусья мостков сначала черную тень, плывущую по земле, а за ней фигуру, которая кажется еще чернее. Потом двери захлопнулись, сумрак проглотил и яркий луч, и тень, на долю секунды кажется, что он поглотил и фигуру, но та избегает опасного места и медленно плывет к Тлахачу.

Вахмистр щелкает каблуками, вытягивается и прикладывает руку к козырьку, однако все это чуть менее подчеркнуто, чем перед бургомистром.

— Добрый вечер, преподобный отец.

— Благослови вас бог, — отвечает священник, и в его голосе, на удивление густом и звучном для его роста, звучит деревенская широта и напевность. — Вижу, что нашел себе провожатого.