Свет тьмы. Свидетель

Судье на какой-то миг начинает казаться, что перед ним переодетая женщина. Потом он отказывается от этого домысла — его ничто не подтверждает. На гладко выбритых щеках посетителя угадывается проседь бороды, а кадык под белым мягким воротником имеет бесспорно мужскую величину. Вот разве что руки, сложенные на серебряном набалдашнике трости, могли бы принадлежать увядшей женщине. Судья скользнул по ним взглядом и вспомнил другие руки, которые вполне могли бы быть двойниками этих, он видел их здесь, точно так же сложенными на тонкой серебряной рукоятке зонтика, вышедшего из моды лет двадцать назад. Это было — в протоколах где-нибудь есть дата, — да, это было второго сентября прошлого года, к нему пришла бытеньская гражданка Либуше Била с завещанием, составленным по всем правилам, и просьбой взять его на хранение в суд. Он не мог не усмехнуться невольно противоречию между ее именем и одеждой, потому что у этой Либуше Билой все, кроме кожи, было черным. Возраст ее привел его в изумление. Он бы дал ей лет сорок пять, а она доживала шестой десяток. Она попросила его прочитать завещание, прежде, чем он его запечатает и уберет. Он задал ей несколько вопросов, она ответила на них сухо и с таким неприкрытым неудовольствием, что это его позабавило.

— Как вижу, — сказал он ей тогда, — вы завещаете все свое имущество одному лицу. Не сможет ли кто-нибудь еще предъявить законных претензий?

— Нет.

— Наследник, видимо, ваш единственный родственник?

Она нахмурилась и нетерпеливо сжала руки на ручке зонта.

— И вы, и нотариус спрашиваете об одном и том же. Разве необходимо, чтобы наследник был связан родством с тем, кто ему что-то оставляет?

— Нет, если, конечно, не существует законных наследников.

— В таком случае все в порядке.

Когда она ушла, судья подошел к окну и подождал, пока посетительница выйдет из здания суда. Он смотрел, как она направляется через площадь к Костельной улице, где был ее домик. Она ушла, но у него осталось какое-то тягостное ощущение, сути которого он не мог понять. Когда она переходила через площадь, судье показалось, что это светлое пространство, залитое чистейшим светом сентябрьского полуденного солнца, разорвалось на две половины, и черная, вдовья, чуждая свету фигура движется вдоль этого разрыва в пустоте. Ему казалось даже, что он видит тянущийся за ней темный след, который тут же снова заполняется безмятежным светом. Близился полдень, рыночные лотки перед трактиром «У лошадки» были уже убраны, и на их месте девочка лет шести играла разбросанными капустными листами. Либуше Била остановилась и что-то сказала ей, открывая ридикюль. Девочка вся сжалась, и хотя судья на расстоянии не мог разглядеть ее личика, ему показалось, что девчушка хочет убежать. Мадемуазель вынула из сумочки узенькую дольку шоколадки, завернутую в станиоль, и протянула девочке. Та взяла, сделала книксен и тут же побежала прочь через площадь. Мадемуазель стояла, глядя ей вслед. Девчушка на бегу оглянулась, споткнулась и шлепнулась. Она еще не успела зареветь, а Либуше Била уже отвернулась, плечи ее ссутулились, словно под тяжким бременем, и пошла, тыча перед собой зонтиком, как слепая. Он как сейчас помнит — у него дух захватило, но тут же нашлось слово, определяющее мысль или ощущение, которое она оставила. Пустота. Да, так оно и было. Отчаянная, безнадежная, ничем не заполнимая пустота. Когда его воспоминания дошли до этого момента, он вздрогнул, поняв и почувствовав, как его шея напрягается от усилия, чтобы не поднять головы и не посмотреть в лицо посетителю. И он снова начал листать бумаги, которые ему представил Эмануэль Квис в доказательство своего тождества, и посмотрел на дату его рождения. Она показалась ему почему-то знакомой. Судья посмотрел на свидетельство о смерти Либуше Билой. Даты рождения сходятся. Судья поднял глаза и с удивлением застиг на лице Квиса следы быстро исчезающего напряжения.

— Как вижу, вы и покойница родились в один день.

— Это мне странно, — ответил Квис своим механическим, гулким голосом. — Всегда был уверен, что она гораздо моложе. Женщины, впрочем, умеют скрывать свой возраст.

— Я бы и вам не дал столько.

Эмануэль Квис переменил позу и выпрямился над своей палкой. Лицо его так расплылось в широчайшей улыбке, словно оно было из воска, который кто-то растопил.

— Время было милостиво ко мне.

— Вы часто виделись с покойной в последнее время?

Квис даже не подозревает, что этот вопрос, произнесенный обычным разговорным тоном, — настоящий судебный вопрос.

— Ну, что вы, — отвечает он с наигранной небрежностью, — я не видел ее много лет. Даже не помню, когда говорил с ней в последний раз.

Судья наклоняется над бумагами. И что ему взбрело в голову? Перед ним не подследственный, а человек, которого он вызвал, согласно последней воле, для вступления в права наследства и все документы которого в порядке. Тем не менее ему вспоминается вопрос, который он в свое время задал покойной и на который не получил удовлетворительного ответа. И судья не может удержаться, чтобы не повторить его.