Свет тьмы. Свидетель

— Прошу меня извинить, — говорит Квис, и впервые за весь разговор на его лице появляется определенное выражение — лакейская покорность, которая вызывает у судьи еще большую неприязнь, чем до этого смех. — Прошу прощения, — повторяет Квис, — вы обрисовали мне некое абсолютное право, а я имел в виду отнюдь не позицию пострадавшего, а позицию абсолютной справедливости. Право не абсолютно. Закон — это необходимость, и он осуществляет только такое право, которое из него вытекает или которое с ним согласуется. Справедливости такой подход чужд. Потому что именно при таком подходе она может быть нарушена. Исходная позиция закона подвергается изменениям, тогда как точка зрения справедливости неизменна.

Эмануэль Квис во время своей речи сидит, склонясь над рукоятью трости, о которую он опирается, и смотрит на судью в упор, словно хочет ему внушить свою точку зрения. Но судья старательно протирает очки полоской бумаги, и, как кажется, все его внимание сосредоточено на этом. У судьи такая привычка, он чистит очки много раз на дню и, наверное, даже не знает, как прекрасно потом укрыты его глаза за блестящими стеклами. Впрочем, зачем судье Дастыху прятать глаза, к примеру, в эту минуту? Вот его брату Пепеку лучше знать, зачем он так надвигает шляпу на лоб. Да, брат судьи Пепек и белые стены усадьбы на площади. Судья видит их постоянно, даже если сидит к ним спиной. Отчего приезжему вздумалось рассуждать о справедливости именно с ним, у которого перед глазами такая картина? Отдает ли он себе отчет, сколько чувств пробуждает в судье этот на первый взгляд абстрактный разговор? Но судья не привык обнажать перед другими свое нутро.

— Кое в чем тут произошло смещение понятий, — рассудительно и неторопливо проговорил судья, надевая очки. — Право не необходимость, право — моральный фактор, вытекающий из закона. Конечно, законы изменяются, но только в той мере, в какой меняется наша жизнь и ее потребности. Справедливость, которую признает правопорядок, заключается единственно в приведении в соответствие с законом прав и обязанностей. Как видите, таким образом, не право, а справедливость является необходимостью. Если это кажется вам условностью, вините в этом жизнь, которая ее породила.

Судья пожал плечами и снисходительно улыбнулся.

— Абсолютная справедливость? Эта ценность от начала и до конца настолько же нереальная, как и абсолют сам по себе. В жизни нет места абсолютному, и мы не можем требовать от правопорядка, который служит реальным потребностям, чтобы он пребывал в сфере философских понятий.

Эмануэль Квис зажал трость коленями, поднял руки и несколько раз легко, почти беззвучно похлопал в ладоши, на его лице появилась преувеличенно восторженная улыбка, которая тут же без следа исчезла, как только он заговорил.

— Великолепно, пан советник, — вы преподали урок дерзкому, который, не зная броду, полез в неведомые воды. И все-таки позвольте мне остаться при своем немыслимом предположении и пойти еще дальше. Позвольте мне его расширить и представить себе человека, который все знает о реальном правопорядке так же, как вы, и все же не имеет другой надежды, не перестает верить в эту нереальную абсолютную справедливость. Разве не бывало, что она осуществлялась независимо от правопорядка и его законов?

Эмануэль Квис кончил говорить, но его голос еще как будто бродит по комнате и не сразу замирает в углах. Судья сидит неподвижно, сверкающие стекла очков глядят в упор на посетителя, однако глаз не видно. Может быть, он благодарит в этот момент свой долгий опыт, позволяющий ему слушать что угодно, не выдавая своих чувств и мыслей. Если бы в один прекрасный день ему пришлось предстать в суде в качестве обвиняемого, он оказался бы твердым орешком для своих коллег. И есть ли хоть какой-нибудь отзвук того, что он думает, в том, что он отвечает Квису?

— Правопорядку безразличны желания и надежды, пока кто-то не попытается их осуществить, преступив при этом уложения закона. Абсолютная справедливость, которую вы имеете в виду, совершается помимо нашей воли. Одними мечтами вы ее не сдвинете, а если попытаетесь помочь ее осуществлению, взяв дело в свои руки, то не сможете уже о ней говорить, как об абсолютной.

Эмануэль Квис склонился к рукам, сложенным на рукояти трости, как будто притаился, выжидая. Голос его звучит вкрадчиво.

— Вы так убеждены в полном бессилии мысли? Только потому, что мысль не может сделать так, чтобы упала труба с дома напротив или остановился идущий поезд? Но справедливость, о которой вы говорите, не из того рода понятий. И как знать, может быть, в один прекрасный момент, если понадобится, рухнет и труба.

Рука судьи, спокойно лежащая на столе, сжимается в кулак, будто душит что-то невидимое. Через несколько мгновений она разжимается и направляется в карман жилета.

— Любопытный разговор.

Но прежде, чем судья смог начать следующую фразу или вынуть часы из кармана, Квис поспешно встает.