Свет тьмы. Свидетель

— Пожалуй. Прежде всего тем, что заказал панихиду по покойнице, которой наследовал. С того дня каждое утро приходит в костел и стоит добрый час, уставившись на алтарь.

— Значит, он человек в вашем вкусе. Достаточно стар и может проявить набожность таким образом. Что же вам в нем не нравится?

— Набожность его по меньшей мере сомнительна. Сторож в костеле наблюдал за ним. Этот человек никогда не крестится — ни когда входит, ни когда уходит. Стоит в середине нефа и неподвижно смотрит на алтарь.

Бургомистр засмеялся. Сторож, подсматривающий за кем-то из-за колонны или даже притаившись в сумерках исповедальни, — такая картина его рассмешила.

— Сторож, безусловно, человек, достойный доверия. Но вам следовало бы строго-настрого приказать ему помалкивать. Его сообщение может вызвать далеко идущие выводы, воображение Бытни разгорится, как трут. Ну какие у нас происшествия, кроме свадеб, похорон, разбитых окон в трактире да какого-нибудь там внебрачного ребенка? Через несколько дней весь город начнет шептать, что наш новый гражданин…

— Этого не случится, — прерывает его священник. — Люди, конечно, на это способны, но сторож будет молчать.

— Вы правы, — говорит бургомистр серьезно, — человек способен на все. Однако мне не следует забывать, что я хозяин и должен приветствовать гостя. Вы, конечно, сами найдете местечко, где вам будет хорошо.

Бургомистр уходит, оставляя на скошенной и затоптанной траве глубокие, заметные следы, такой он сильный и тяжелый мужчина. Декан смотрит вслед и думает о том, что хотел ему рассказать, но не решился. Во второй половине дня после той странной лунной ночи, когда тень креста упала на двери дома Либуше Билой и когда он вел странный разговор с Тлахачем, в тот послеобеденный час отец Бружек стоял в открытых дверях ризницы и смотрел, как сторож, маленький, высохший, плешивый, с уклончивым взглядом, подливает масла в негасимую лампаду. Снаружи был солнечный день, и в четыре высоких, узких окна в левой стене храма, в главный неф втекал, клубясь рябью пылинок, свет. Мир тут возносился и повисал, и каждая из этих крошечных, пронизанных светом, танцующих частичек пыли, была его атомом. После ухода прихожан в доме божьем царили тишина и покой.

Священник на минуту поддался детской вере, что бог может выйти из дарохранительницы, чтобы проверить, в порядке ли содержат дом двое его слуг. У отца Бружека перехватило дыхание от счастья и благодарности за то, что он избрал этот путь. Выходная дверца из ризницы осталась открытой, и через нее потоком вливался запах сена с недалеких лугов, и там, где стоял отец Бружек, смешивался, как бы впадая в реку, с запахами костела — духом кадила и сгоревших свечей, каменных стен и пола, старого дерева и воскресной толпы. Священник очутился на границе двух миров, которые он одинаково любил, более того, они встречались и соединялись в нем самом, кружащая сила воронки засасывала его, и, когда ему начинало казаться, что он вот-вот потеряет сознание от дурманящей сладости этого чувства, моментами даже похожего на последние мгновения жизни, его подхватывала и несла вверх мощная рука уверенности, что в этом слиянии и есть смысл таинства и что это и не таинство для того, кто верит и любит так крепко и безоглядно, как он. Он оперся о притолоку, слегка одурманенный тем, что пережил, и изумленный познанием того, как мало совершается вокруг нас в течение долгих лет ожидания и какие невероятные действа могут свершаться в нас самих в течение нескольких кратких мгновений.

При этом он еще спокойно и внимательно следил за тем, что делает сторож. Тот стоял, расставив ноги на невысокой лесенке, и, держась за нее одной рукой, доливал в лампаду масло из жестяного кувшинчика. Лицо у него сморщилось и заострилось от напряжения и старания не загасить струйкой горящий фитилек и не перелить масло через край. В этот момент кто-то отворил входные двери, и сильный порыв ветра пролетел по храму. Дверца ризницы за спиной декана захлопнулась со стуком, который своды пустого нефа возвратили с гулким эхом. Лампада, подвешенная на длинном шнуре, качнулась, струя масла попала на фитилек, и негасимый огонь погас. Светящееся рубиновое нутро лампады залила тьма, и священника, в котором еще трепетало недавнее очарование, пронзило ужасом.