Свет тьмы. Свидетель

— Хотелось бы знать, что заставляет вас неукоснительно раз в году собирать сотню людей и угощать их с такой щедростью. И почему именно в первое воскресенье после двенадцатого августа? Двенадцатое августа — день рождения вашей супруги. Это что, торжество в ее честь?. Вы никогда об этом не обмолвились, и я сомневаюсь, что это знает кто-нибудь, кроме меня.

— Это не увязывается с вашими представлениями обо мне?

— Я бы этого не сказал. Просто ищу причину или, если хотите, смысл.

— Объяснение будет еще проще, чем вы думаете. Во-первых, это как-то развлекает мою жену и меня, а во-вторых, раз уж я начал, то не могу перестать. Мне представляется, что люди спрашивают друг друга: «А как в этом году? Устроит ли бургомистр праздник?». И я чувствую, что не могу обмануть их надежд.

Священник кивает, но как-то не очень убежденно.

— Что ж, может, так оно и есть.

Тут уж бургомистру не остается ничего другого, как расхохотаться в свою очередь так, что люди начали оглядываться.

— Никогда бы не подумал, что вы настолько мне не доверяете. В чем же вы подозреваете меня?

— В грехе отчужденности, — отвечает декан Бружек серьезно. — Все мы вам ужасно чужды и безразличны. Не только мы здесь, но и люди вообще. Но вы человек умный, чувствуете, как это неестественно, и хотите уверить себя и нас, что это не так. Отсюда ваша постоянная любезность и доброжелательность и ежегодное щедрое празднество.

Почти вместе с последними словами декана замолкает и музыка, но тут же с ладоней разгоряченных танцоров срываются аплодисменты, требующие продолжения. Сад отзывается разрозненными голосами и смехом, стуком сбитых кеглей и звяканьем стаканов и посуды. Корнет-а-пистон вскрикивает, как сойка в лесу, другие инструменты подхватывают, щебеча, чирикая, пуская трели и рокоча. Бургомистр вынимает из кармана своих светлых фланелевых брюк портсигар и протягивает священнику. Закурив, оба мужчины молча поглядывают, как снова завертелся круг танцующих.

— Допустим, — говорит наконец бургомистр, не глядя на священника, — что вы правы. Как бы вы, духовный отец, поступили со мной в этом случае?

— Не знаю. В вашем поведении есть и борьба, и покаяние. Даже не знаю, что вам посоветовать.

Корнет-а-пистон позволяет себе вариации — высокий звук взлетает вверх, как флаг по флагштоку, и трепещет там долго-долго. Бургомистр роняет сигарету на траву и затаптывает ее.

Эмануэль Квис появляется на сцене несколько театрально. Корнет-а-пистон еще надрывался, словно докладывая о важной персоне, в остальном же его прихода никто, кроме отца Бружека и бургомистра, не заметил. Квис одет как всегда; ни разу, за время своего пребывания в Бытни на нем не было надето ничего другого, кроме того, что было уже описано. Только шляпа сегодня чуть больше сдвинута на затылок, и рука, через которую перекинут плащ, уперта в бок. В другой — знакомая черная трость, и весь он похож на завсегдатая пикников забытых времен, который добрался в жаркий день до спасительного трактира за городскими воротами и оглядывается, где бы поудобнее усесться.

— Смотрите-ка, — говорит декан, — вы и его позвали? Найдется ли в нашем городе еще кто-нибудь, с кем этот человек не знаком?

— Ваша правда. Недоверчивая Бытень подружилась с ним быстро. А позвал я его потому, что он по некоторым причинам интересует мою жену.

— Он и ей попался на глаза?

— Попался — точное определение, — отвечает бургомистр, наблюдая за Квисом, возле которого как раз остановился Нейтек. — Он всем нам попался на глаза и возбудил любопытство. Меня осчастливил эффектом, изрядно нагнав страху.

— Страху?

— Во всяком случае напугал. Явился ко мне в ратушу в приемные часы представиться. И только мы поздоровались, он начал трястись, словно решил рассыпаться на месте. Физиономия вся сморщилась, он сразу постарел, ну просто на тысячу лет. Ловит воздух ртом, мычит что-то невразумительное, пятится, потом наткнулся на стул возле двери и плюхнулся на него. Говорю вам, я просто перепугался. Вскочил, смочил платок водой и отер ему лицо. Но стоило мне провести мокрым платком по его лицу, как оно разгладилось, будто я смыл все морщины. И дыхание выровнялось. Он отстранил мою руку, встал и извинился. Дескать, у него иногда случаются такие припадки, но они совершенно безопасны и быстро проходят. Это все от нервов. Однако ему было уже не до разговоров, и он тут же откланялся.

Декан слушает бургомистра, нахмурив брови; видимо, что-то в этой истории его смущает и не нравится, чем дальше, тем больше. Несколько раз он делает движение, будто хочет прервать рассказ, но сдерживается и выслушивает до конца.

— Вы сказали, что лицо у него состарилось на тысячу лет?

— Именно так. Поверьте, зрелище было не из приятных.

Отец Бружек гладит подошвой траву перед собой, словно хочет на что-то решиться, но колеблется.

— Как он сумел устроить, что весь город узнал о нем, не прошло и нескольких дней! И каждого при знакомстве чем-то удивил. Видимо, ему важно, чтоб мы не сразу о нем забыли.

— Вас он тоже удивил?