Свет тьмы. Свидетель

— Мне это не мешает. Я ведь человек одинокий.

— Как же, как же, у одиноких людей бывают одинокие мечтания.

Судья минутку молчит и задумчиво смотрит на своего собеседника. Он не может избавиться от впечатления, что разговор, начавшийся столь невинно, выходит из-под его контроля и переходит на что-то, о чем он не хотел бы слышать. Уж не лучше ли прервать его и проститься, думает он, но в конце концов говорит:

— Не знаю, что вы хотите этим сказать.

— Одинокие люди придумывают жизнь, не принимая во внимание того, что она идет своим чередом. Но иной раз случается, что воображаемое перекрещивается с действительным. И что же? Это их пугает, они пытаются делать вид, будто ничего не случилось, стараются закрыть на это глаза. Придумывание чего-то, что могло бы случиться, приносит облегчение, но зрелище того, как это воплощается в жизнь, вызывает ужас.

— Любопытно, хотя и довольно странно, — отвечает судья осклабившись. — Сожалею, но должен уйти. Доброй ночи.

Глава четвертая ПОСЛЕОБЕДЕННАЯ ПРОГУЛКА БУРГОМИСТРА

В понедельник, через неделю после празднества в саду у бургомистра, которое закончилось без особых происшествий, если не считать нескольких заминок, которые по сию пору обсуждались в парикмахерских, лавках, трактирах, в часы утренних покупок на зеленном рынке, — итак, в понедельник, через неделю, пани Катержина Нольчова отправилась в Худейёвице в свой обычный ежемесячный вояж за покупками. Бургомистр, сопровождавший ее только в исключительных случаях, на этот раз остался дома.

Посещение магазинов его раздражало, а пани Катержине доставляло большое удовольствие самой делать выгодные покупки. Она отнюдь не была ни скупой, ни экономной, ей не было свойственно убогое скряжничество горожанок, но присуща та чисто женская страсть, которая находит удовлетворение, открывая источники подешевле.

А ее супругу одному не сидится дома. Утренние часы прошли быстро: час он колол дрова, принял душ, позавтракал и отправился в ратушу. Просмотрел вместе с секретарем решения муниципального совета, принятые на последнем заседании, и дела, которые назначены на рассмотрение будущего заседания, прочел и подписал все, что дал ему на подпись секретарь, поговорил с ним о подготовке к строительству нового помещения для общинной молотилки и выслушал новости с так называемой «сахарной биржи». Секретарь страдает диабетом и не пропустит случая после визита к врачу ознакомить своего патрона с увеличением или уменьшением процента сахара и сделать обзор экономической ситуации, которая этому способствовала, то есть сообщить, как он соблюдал диету в последнюю неделю, точнее, какие отступления от нее он допустил. Наверное, чтобы освежить себе голову, слегка затуманенную этим разговором, бургомистр позвал Тлахача, но неумолимый полдень поднялся на башню ратуши, выбрал из ее часов все, что они накопили, и богатырским жестом бросил на брусчатку площади двенадцать сребреников. Испуганно пробудился колокол кафедрального собора, и не успел он замолкнуть, как к нему присоединился серебряный голосок старой часовни святого Вацлава, скрытой под кронами столетних лип на третьей площади Бытни возле школы. Скорее всего, что и желудок Тлахача, необычайно чувствительный ко всем сигналам, означающим время трапезы, властно отозвался на них. Делать нечего, бургомистр вынужден был взять шляпу и идти домой, встречая на пути служанок, учеников и подростков, спешащих с кружками и кувшинами пива по домам через затихающую площадь, откуда, приблизительно на час, уйдет вся жизнь, предоставив слово солнцу и фонтану, чтобы они на покое завели свой, непонятный людям разговор.

Бургомистр приказал подать ему обед в саду, он не мог есть один в огромной пустой столовой. Он любит старый мохновский дом, но, если нет жены, все в нем его гнетет, стены перестают казаться оплотом безопасности и говорят ему: «Чужак!» Он пообедал в беседке, где ему прислуживала племянница Тлахача Маржа, всегда немного испуганная в его присутствии. Наконец он остался один с зажженной сигаретой и чашечкой черного кофе и, ощущая сытость и ленивую удовлетворенность, сонно поглядывал, как подымаются коричневатый парок над чашечкой и синеватая струйка дыма, тянущаяся от сигареты.

Августовский ветерок дует от жнивья, из раскачавшихся и разговорившихся крон деревьев вылетают, словно большие пчелы, пожелтевшие листья, до времени утратившие соки, и, кружась, опускаются на землю. Наверное, листья, поблекшие и опадающие в то время, когда миллионы их братьев еще полны сил настолько, что могут выдержать бурю, напоминают бургомистру его мертворожденного сына, живущего и взрослеющего в воображении его жены. И, как всегда, его охватывает грусть оттого, что он не способен проникнуть в ее мир. Почему они такие разные? Она, худенькая и легонькая, как пушинка, этакая принцесса Одуванчик, несет в себе силу жизни, не признающую смерти и побеждающую ее в самом чистом, хотя и воображаемом виде. Что, по сравнению с ней, несет в себе он, несмотря на свою бычью силу?