Свет тьмы. Свидетель

— Нет, — восклицает Лида порывисто, — это не все. Я просто не могу жить, как живут другие. Не знаю, сумею ли я все объяснить… Мне кажется, что я живу не одна, понимаете? Что во мне много людей и все они немы и неподвижны, пока я не позволю им говорить и двигаться; они мертвы, пока я не пробужу их к жизни. Я не могу их предать, мне кажется, что я живу лишь ими и для них.

Лида понижает голос и наклоняется к пани Катержине, словно доверяет ей величайшую тайну.

— Я хочу стать актрисой, я должна ею стать, даже если это будет стоить мне жизни.

Пани Катержина дрожит, ей холодно. Разговор с девушкой наталкивает ее на удивительные аналогии. Разве не вспомнила она в эту минуту другого человека, который тоже говорил о людях в себе? Но тот не собирался высвободить их и дать им жить для других, как эта охваченная нетерпеливой страстью девушка.

— На этом пути часто подстерегают разочарование и боль.

— Знаю, — печально отвечает Лида. — Но как мне узнать, что я ошиблась, если не решусь на это? Если я пойду и расшибусь, наверняка буду страдать не более, чем будет страдать то, что я предам в себе, оставшись здесь. Только тому юноше не надо в это впутываться.

Пани Катержина смотрит в окно на кроны деревьев, пронизанных заходящим солнцем. Листья большого каштана посреди сада привяли и отливают золотом, и солнечные стрелы, преломившись в листве, вызывают воспоминания о том, что приходит к ней все чаще. В эту минуту ее судьба сливается воедино с судьбой девушки.

— Каждый из нас в один прекрасный день подходит к определенной черте и должен сам решить, переступить ее или нет. Что станет с нами, если переступить ее? Что ждет нас там, впереди, и что оставляем мы по эту сторону?

Лида закрывает лицо ладонями и долго сидит молча.

— Это ужасно, — произносит она наконец. — Я, наверное, никогда не отважусь.

— Быть может, эта черта вообще непреодолима? — добавляет пани Катержина.

Мы сказали, что уже стоит сентябрь? Да, в самом деле, он проносится ветрами над землей, и золотые монеты увядших листьев сыплются из его набитых карманов, перекатываются на дорогах. А то, вдруг утихнув, он превращает свои чуть задумчивые мысли в картины, сотканные из чистейшей синевы и прозрачного золота, лишь для того, чтоб доказать, что сентябрь месяц недаром зовется золотым. Он становится все спокойней и ярче по мере того, как дней его прибывает. Красиво, что и говорить! Он любуется собой и купает свое очарованье в собственной зеркальной чистоте. И, конечно же, он ближе девичьим мечтам, нежели май, замутненный бродящими соками.

Нейткова, та, из богадельни, слегла. В ней что-то оборвалось, и она не в силах подняться. Сделает два шага, и тут же боль так начинает терзать ее живот, будто хочет вырвать все внутренности. Поначалу Нейтек метал на нее убийственные взгляды, но теперь время от времени поглядывает молча, словно надеясь прочесть что-то на ее измученном лице, чья красота исчезла куда-то, затерялась под сетью морщин на землистой увядшей коже, выветрилась от содовых паров и слез. Нейткова знает, чего так нетерпеливо и не таясь ищет в ее лице муж, и, когда за ним захлопывается дверь, поворачивается лицом к стене и тихо, без всхлипов, плачет.

Божка работает за нее. Стряпает и прибирается дома, разносит выстиранное белье и притаскивает тюки грязного, обслуживает Квиса, а после обеда становится к корыту. Она словно ветер, эта девчонка, ничто ее не утомляет. Слезы Нейтковой становятся еще горше, когда она думает о дочери. Доченька, милая. С такими работящими руками ей нечего бояться. Если б не красота. Бедной девушке красота редко приносит счастье. Если с Нейтковой что случится, Божке надо в тот же день бежать из дому. Пусть даже придется ночевать на сеновале или в хлеву с коровами. Ведь горе, как известно, запирает мир перед бедняком на десять замков.