— Да и вообще, мог ли я предполагать, что это за кошка? — продолжает он свой монолог. — Да если бы я не догнал ее вовремя и не отнес на руках домой, она бы наверняка прыгнула в реку; она выла, как сука, и царапалась, как кошка, мне и самому в какое-то мгновенье захотелось бросить ее в воду, а потом самому нырнуть за ней следом. И так грустно сделалось мне от всего этого — от ее страданий и от своих собственных, просто голова шла кругом, тошнило от бессмыслия жизни. А тут она вдруг перестала царапаться и давай меня целовать, прокусила мне губу и высасывала из нее кровь, я не мог ее от себя оттолкнуть — так прильнула она к моим устам, рыдала и плакала, шептала, что любит меня и покончит с собой, если я не полюблю ее. А я все ж таки той же ночью выскочил через окно, как вор, и скрылся здесь у тети; тетушка из-за меня впала в отчаянье и молится целыми днями. Ну что мне было делать?
Подняв руки, он потрясал кулаками у себя над головой. Я наблюдал за ним, размышляя, как бы потолковее воспользоваться его теперешним состоянием. Я бросил вопрос, как лот, который должен измерить глубину его настроения.
— Я бы не забивал себе этим голову всерьез. Говорят, коли собака брешет, она не кусает.
Он безнадежно покачал головой.
— Нет, ты ее не знаешь, у нее все увязано в один узел. Она грозится, но может и осуществить угрозу.
— А ты-то сам как собираешься поступить?
Он снова выкатил на меня свои налитые кровью бельмы и заорал:
— Не могу же я за нее отвечать! И не могу покалечить себе жизнь только потому, что ей вздумалось в меня влюбиться, а теперь еще и грозить!
— Любовь ведь никому не дано взять да и выдумать, насколько я понимаю. Но, предположим, ты добьешься своего, и она — тоже. Да разве ты из тех, кто выдержит, чтоб за ним неотступно бродила чья-то тень? Разве ты смог бы пренебречь ею?
Он взглянул на меня, будто не понимая смысла моих слов. Потом лицо его вдруг померкло и увяло. Сев на стул возле стола, он обхватил голову руками.
— Об этом я не подумал, — проговорил он медленно и с трудом. — Просто не могу себе этого представить. Но что же мне тогда делать?
Это зрелище доставило мне несказанное удовольствие. Итак, судьба уже вцепилась своими когтями в этого богатыря и теперь вытряхивает из него душу. Есть в этом и мой посильный вклад, и если уж добиваться полной победы, надо было и дальше подливать масла в огонь. Я попытался — и глядь! — судьба снова помогла и подыграла мне. Много ли я преуспел бы без вмешательства и без мрачного ангела Божены Здейсовой? Я пожал плечами:
— Не знаю, что и посоветовать. Это такие вещи, которые каждый должен перетерпеть, пережить и разрешить сам.
— Не желаю я ничего решать, — воскликнул Кленка и хватил по столу так, что хрупкая доска затрещала, а упавшая ваза зазвенела. — Тут есть только одна загадка, и для меня важно ее разгадать.
Несколько театральным, как мне показалось, жестом он показывал на рояль и на груды смятой нотной бумаги, которые валялись вокруг.
— Чем я заслужил, чтобы из человека, не знавшего ничего, кроме своих занятий, меня превратили в совершенно затравленное существо? Я не могу работать, мне ничего не удается, я даже упражняться не в состоянии, этот старый рыдван меня раздражает, а мой рояль остался у Здейсы. Я отменил концерт, который должен был быть на следующей неделе. Не могу же я выступать в таком состоянии.
На какое-то мгновение эгоизм творца, бегущего жизни, которая строит козни, препятствует работе и погоне за успехом, одержал в нем верх. Теперь ему, наверное, осточертеет и любовь; вместо того чтобы стать животворным источником, она лишает его сил, превращая в беспомощно гомонящего психа. Я пытаюсь сохранить побольше благоразумия и не дать маху в оценке Кленки. Рискни я считать его чересчур легковесным, я мог бы допустить ошибку, которой уже никогда не поправить.
Он снова принимается расхаживать по комнате, а я молча наблюдаю за ним. Он словно бы топчет свое беспокойство, меряя комнату большими шагами, и вдруг на одном из них, вздрогнув, замирает. Наверное, догадался наконец, что я пришел сюда с какой-то целью.
— Ты мне что-нибудь принес? Должен что-то передать?
Я качаю головой, я уже решил. Посланию не суждено попасть в руки тому, кому оно предназначено. Впрочем, так ли это, ему ли предназначено письмо, если каждое его слово выжжено в моей памяти?
— Зачем же ты тогда пришел?
— Так просто. По дружбе, скажем. Решил, что тебе полезно с кем-нибудь поговорить.
Он согласно кивает головой и смотрит в окно на огромные сияющие просторы чистого лазурного неба.
— Никто обо мне не спрашивал? — произносит он хрипло и натужно.
Он размяк, как воск. Я вылеплю из тебя, дружочек, все, что мне потребуется.
— Ты имеешь в виду Маркету? Она заперлась в своей комнате, не выходит с того самого вечера. Надобно время, чтобы она опамятовалась.
Карманы его брюк раздуваются, так сильно сжимает он кулаки.