Свет тьмы. Свидетель

Лошади нехотя подняли головы, но стоило старику причмокнуть, как они сразу взяли с места и пошли ровной рысью. Возница — человек старого закала и умеет управлять упряжкой, чутко натягивая вожжи, заставляя лошадок держать шею под нужным углом, чтоб выезд выглядел ретивым и почти элегантным. Железные ободья колес дребезжат по неровной мостовой проспекта Фердинанда, но это не раздражает, у повозки мягкие рессоры, и покачивание только приятно. А ритмичный цокот подков и грохотание колес по мостовой звучит своеобразным аккомпанементом торжественному маршу, который трубит во мне ликующее упоение успехом.

По улице, залитой солнцем, неторопливым прогулочным шагом вышагивают целые семейства, по обыкновению направляясь из центра города к реке, островам и на Петршин. Женщины будто охорашиваются на солнышке; мужчины одеты в черное и, выпячивая грудь, держатся на шаг впереди, подчеркивая тем самым свое достоинство; воскресный день несет и колышет их в своих поместительных теплых объятьях, время как будто не имеет конца, и в том, что оно уплывает, нет ничего угрожающего.

Я не понимаю людей, они мне чужды и безразличны, между мной и ними не протянуто никаких нитей, я еду мимо, оставляя позади себя этих уравновешенных либо сварливых устроителей гнезд, для кого мир никогда не станет не чем иным, разве только ломтем хлеба с паштетом, — эх, вы, ну на что вы годны, в вас хороша лишь основательность брусчатки, по которой грохочут колеса фиакров, вы нужны лишь как сырье, чтобы из вас создавали свои творения те, кто располагает для этого решимостью и отвагой.

— Теперь налево, — говорю я кучеру.

У меня уже все решено: приеду в Хухле и тотчас разыщу Маркету.

Дорога становится просторнее, включая в себя ширь реки, и с нею вместе как будто становится просторнее и мое сердце, мне как раз недоставало этого ощущения, оно соответствует тому, чего я хочу и жажду — простора, как можно больше простора для меня одного, я чувствую себя человеком, годами терпеливо подтачивающим стены своего узилища и теперь, выкрошив последний камень, увидевшим, как перед ним распахиваются беспредельные осиянные объятья свободы, — простора, больше простора для меня, слишком долго я сдерживался, поджидая удачного момента. Кудрявые острова плывут по реке, но их красота не трогает меня, я ощущаю лишь напор весны, того, что рвется на волю и жаждет своего места под солнцем; любоваться красотой еще достанет времени, она будет моею, как только я, прочно укоренившись, примусь расти; лазурное небо раскинуло надо мной свой высокий свод, но это лишь торжественная арка, воздвигнутая в честь моего триумфального шествия.

Я еду за тобой, Маркета! Эй вы, сударь с неприступной, желтой, из бивня выточенной физиономией, я чуть было не запамятовал, что сам же пригласил вас прогуляться. Незадачливый компаньон, говорите? Не огорчайтесь, это не беда, ведь и сами-то вы не придавали слишком большого значения светским условностям. И не ухмыляйтесь иронически, а не то я вас вышвырну из коляски, я не нуждаюсь ни в Наполеонах, ни в иных образцах. Я сам себе полководец. Видно, вам представляется, будто я чересчур расхвастался из-за дела, которое, по-вашему, не стоит выеденного яйца?! Но разве не вечно решается один и тот же вопрос — быть властелином или рабом? Вы находите, что издательство Куклы не стоит таких усилий, которые я приложил, тех унижений и ярости, которые я изведал? А кто может сказать, конечная ли это цель? Сегодня я и сам не знаю, чего мне захочется завтра. А сверх того — разве я не получаю Маркету? Ах, Маркета, была ли ты моей целью, ты, сама по себе, ты одна, я имею в виду? Любил ли я тебя когда-нибудь? Ну, положим, любил. Но стал бы я любить тебя так, не будь ты окружена золотом отцовской фирмы? А может, и ты тоже полюбила бы меня — если бы не возник на горизонте Кленка, ведь только после его появления тебе начало казаться, что это совсем невозможно… Ну, оставим, многоуважаемый, не будем больше говорить об этом, Маркета, не станем портить себе чудную езду напрасным сведением счетов. Любил не любил, отвергла не отвергла, все равно ты станешь моей, Маркета, и мы поедем вместе в коляске пороскошнее этой, к вратам того, что называется «совместная жизнь». Возлюбленный тебя предал. Что ты предпримешь? Ведь сама придешь ко мне искать защиты? Не улыбайтесь, многоуважаемый Император, все подстроено так, чтобы вымысел обрел реальность. И разве не таков был и ваш путь к победе?