Свет тьмы. Свидетель

Мы едем под отвесными скалами левого берега Влтавы, подковы мягко шлепают по дорожной пыли, металлические ободья гладко скользят по ней, и все же эхо отскакивает от всякой вмятины этой высокой стены, подхватывает любой оброненный нами звук и отшвыривает его в нас обратно. Мы едем по теневой стороне, солнце стоит где-то высоко над самой скалой, а противоположный берег сияет, изгибаясь, будто танцовщица, сверкающая река обнаженной красавицей выплывает из пушистой дымки дали, голубоватой, серой и золотой. Любоваться далями — все равно что проваливаться в пропасть беспамятства. Мне становится дурно от ослепительной чистоты дня, от бездонности простора, которые вдруг наполняют меня ощущением, будто я падаю и падаю в пропасть. Так что же, неужто я падаю? Нет, господи, нет! Это всего лишь головокружение, охватывающее человека на подступах к вершине.

Чтобы стряхнуть с себя это ощущение, я выпрямляюсь и больше не позволяю себе расслабить спину. В решающие моменты я не потерплю никаких головокружений. Я гляжу на недвижный лик своего безмолвного спутника, и меня охватывает бешенство. Мне вдруг представляется до невозможности смешным, что перед дядей, тетей и Маркетой я появлюсь, вооружившись тростью, которую никогда прежде не носил. Пошел ты к дьяволу, Император, мне не нужны вы, господин образец!

Размахнувшись, я швыряю трость на железнодорожное полотно, что несколько ниже тянется параллельно реке и большаку. Трость свистит где-то у меня за спиной, но я даже не любопытствую, куда она упала. Кучер едва повернул голову и слегка пожимает плечами. Он возит господ всю свою жизнь и уже не удивляется их выходкам и причудам. Прищелкнув языком, он погоняет своих кобылок:

— Н-но, Микки, н-но!

Поглубже вдавившись в сиденье, я внушаю себе, что мне уже легче.

XIII

Загородный хухельский ресторан, разместившийся под горой, привлекал лишь именитых гостей; нынче его посетители уже расположились в саду под деревьями. И не удивительно, солнце сегодня по-летнему дышало июньскими устами, на концах черных ветвей древних каштанов светилась зелень первых листочков, еще зябких, не вполне раскрывшихся и влажных, словно только что вылупившиеся птенчики; лишь от горы время от времени тянуло холодом.

Я обошел сад, довольно густо заставленный столиками, но свободного места не обнаружил. Это подвигло меня поискать столик позади здания, где, как мне было известно, распивали извозчики, доставлявшие сюда господ. Тут сидело человек двадцать кучеров, столь характерного типа и вида, что даже смешно было видеть их собравшимися в одном месте.

— Не вез ли кто-нибудь из вас, — обратился я ко всем сразу, — издателя Куклу, что живет в Карловой улице?

— Здесь, вашество. А что случилось? — отозвался оцилиндренный мужик с моржовыми усами, в котором я узнал кучера, часто возившего нас на уроки танцев и концерты.

От него я узнал, что дядя с дамами отправился на прогулку к костелу, но теперь они уже наверняка скоро вернутся полдничать.

Роща, которую солнце переворошило жаркими пальцами своих лучей, благоухала разбуженной землей и свежей зеленью. Глоток за глотком я пью этот воздух, и во мне укрепляется уверенность в себе и безумная решимость преодолеть все.

Дядю с семьей я повстречал на повороте тропинки, откуда открывался вид на реку. Они не сразу заметили меня. Загляделись на дали, — их усталые глаза, глаза горожан, погружались в неоглядные просторы, их сердца омывались в ласковых волнах, упоевались прелестью красок и света. Красота нашептывала им зашифрованные послания, которые каждый из них пытался разгадать по-своему.

Я остановился, чтоб понаблюдать за ними и снова взвесить воздействие слов, которые я намеревался сказать Маркете. И стал свидетелем незначительного маленького действа, которое, однако, так задело меня, словно я босой ногой наступил на шип, притаившийся на дороге. Маркета стояла впереди родителей, и тут я увидел, как дядя просовывает ладонь под мышку супруге. Тетя взглянула на него, запрокинув голову, чтоб широкие поля шляпы не помешали их взглядам встретиться, и вдруг дядя, бросив вокруг быстрый взгляд, словно юноша, решившийся сорвать поцелуй у своей милой, — к счастью, он глядел не в мою сторону, а вверх, на дорогу, — наклонился и чмокнул жену в губы. И вот они уже снова стоят, выпрямившись, и тетя прижимает дядину руку к своей затянутой в корсет груди.