Вскоре, однако, жизнь доктора внезапно настолько наполнилась переживаниями, страхом и радостью, что он забыл о злополучном грохоте, ранее постоянно преследовавшем его. Повинна в этом оказалась молодая женщина, жена колониального чиновника. На борту судна у нее раньше, чем следовало бы, начались родовые схватки. Швейцер в тяжелой обстановке, при сильной, почти штормовой качке, принял ребенка и тем самым обрел постоянную заботу — оберегать нового, на редкость шумливого (куда там стук молотков!) пассажира «Орестея» от тропического солнца и от всевозможных болезней.
Ноэлю, который мечтал об охоте на леопардов и слонов в африканских джунглях, доктор поручил стать... няней.
В заботах о малыше незаметно пролетела заключительная часть плавания. После короткого захода в бывшую немецкую колонию Камерун, куда у Швейцера были поручения, путь «Орестея» лежал в Кап-Лопец, в старую, хорошо знакомую доктору гавань, расположенную в устье реки Огове.
Когда «Орестей» пришвартовался в Порт-Жантиле, который теперь стал современной пристанью с модернизированным рейдом, и доктор сошел на берег, он услышал, как один из грузчиков-африканцев, указывая. на него своему товарищу, возбужденно произнес на знакомом доктору диалекте:
— Смотри, смотри! Это — Оганга! Белый Оганга снова здесь!
Его помнят... Его не забыли... Доктору вдруг вспомнилось, как шесть с половиной лет тому назад он военнопленным покидал эти места. Тогда доктору казалось, что только горсточка друзей сохранит память о нем. И вот здесь, в городе, удаленном от Ламбарене на триста километров, он в первый же день возвращения услышал свое имя...
Но то, что произошло затем в самом городе, потрясло Швейцера до глубины души. Люди на улицах узнавали его, подходили к нему, обнимали, пытались целовать руки. Сколько добрых и теплых слов услышал он от, казалось бы, совершенно незнакомых людей!
И уже в ближайшую ночь в окраинных хижинах Порт-Жантиля забили барабаны, унося все дальше и дальше радостную весть: «Тум... тум... тум... Оганга приехал... он снова здесь... он вернулся к нам...»
На следующее утро доктор и его спутник переехали на «Алембу». Пароходик, словно неловкий дворовый пес, неистово загремел цепью, выбрал якорь и вошел в устье Огове.
Вновь оказавшись в знакомых местах, Альберт Швейцер жадно осматривал окрестности. Вот там, за поворотом, должна быть деревенька, в которой жили родственники старого охотника Лунонги. Но остался позади и поворот, и приметная роща высоких пальм, а деревеньки все не было.
Доктор подошел к лоцману, знатоку этих мест, и спросил:
— Если мне не изменяет память, здесь была деревня...
— Была, — подтвердил лоцман.
— Где же она?
— Люди умерли, а хижины взяты джунглями, — гласил лаконичный ответ.
— Нет, здесь не стало лучше с тех пор, как я покинул эту страну, — думал Швейцер.
То на одном, то на другом берегу реки попадались трудно различимые невооруженным глазом вымершие деревни. Многие из них еще совсем недавно были обитаемыми, но голод, сонная болезнь, докатившаяся и сюда эпидемия страшного гриппа — испанки — сделали свое дело.
— Да, Ноэль, работы нам будет много, — обратился доктор к стоявшему рядом с ним юноше, но неожиданно на его реплику откликнулся незнакомый доктору человек.
— Много! Очень много! — живо подтвердил неожиданный собеседник. Доктop полуобернулся к нему и увидел, прежде всего, удивительно голубые, насмешливые глаза на темном, почти коричневом от загара лице. Доктор обратил внимание и на необычный в этих местах безукоризненно парижский покрой костюма незнакомца.
— Месье Готье, — представился франт, — местный лесоторговец.
— Доктop Швейцер...
— Я все знаю о вас, доктор, — прервал Альберта лесоторговец. — Вы будете делать важную работу. Разоренной войной Европе нужен лес. Много леса. Больше, чем раньше. Но нам не хватает рабочих. Рабочие мрут, как мухи. Вы поможете нам...
Доктop не на шутку рассердился:
— Простите, месье, но я еду помогать не вам, а африканцам.
— Африканцам?.. — удивился было Готье, но тотчас же спохватился: — Дa, да, конечно, африканцам, но и нам тоже. Нам, Африке, нужны здоровые, крепкие люди...
— Ноэль, не пора ли пообедать?
Ноэль улыбнулся:
— Пожалуй пора, доктор!
Но месье Готье не оставил доктора в покое даже во время обеда. Он и несколько его коллег подсели к столу, за которым обедали Альберт Швейцер и Ноэль. Сначала они беседовали между собой, а затем месье Готье попросил разрешения представить доктору «наиболее уважаемых из местных промышленников», как он выразился. Последние тотчас же перешли в наступление. Один из них, сухощавый, благообразный господин, похожий скорее на миссионера, чем на торговца лесом, прижав руки к сердцу, заклинал Швейцера: