Свет в джунглях

Концерты Швейцера, слава которого, как виртуоза-органиста, гремела в Европе еще с двадцатых годов, собирали множество слушателей. Для многих из них казалось романтичным и, пожалуй, странным само сочетание в одном человеке таких, на первый взгляд, противоположных качеств талантливого музыканта и врача, практикующего в джунглях Африки. Афиши подогревали любопытство. Бах в исполнении Швейцера, кричали они, еще вчера звучал в Африке, а сегодня он прозвучит в Лондоне. Спешите! Спешите! Спешите!

Начинался концерт, и публика забывала обо всем, кроме музыки, звучащей под сводами зала. В антракте скептики, потрясенные услышанным, говорили:

— Понятно, почему он поехал в Африку. Так может играть лишь человек, очень любящий людей.

В другом углу слышалось:

— Музыкант и врач. В этом сочетании нет ничего необычного. В Африке он исцеляет тела, здесь врачует души.

Швейцер прожил в Европе весь 1936 год. Он улаживал свои дела с издателями, закупал оборудование и продовольствие для госпиталя. Фрау Елена консультировалась у видных медиков. Результаты оказались лучшими, чем можно было предполагать. Вдвоем с Альбертом они часто навещали Рену. Их дочь, теперь уже семнадцатилетняя девушка, радовалась приезду родителей, как маленькая. Она постоянно вспоминала, как год назад, незадолго до шестидесятилетия отца, он пригласил ее и мать к себе в кабинет и предложил:

— А что, если нам удрать от официальных поздравлений? Куда-нибудь в горы...

Так они тогда и сделали. Уехали втроем в Швейцарию, никому не оставив адреса. Устроились в маленьком семейном пансионе. И хотя отец взял с собой рукопись незаконченной работы, у него ежедневно оставалось время на прогулки в горы, к озеру.

Как чудесно рассказывал он о достопримечательностях этого уголка земли — о его истории, географических и природных особенностях! Ренате очень хотелось бы повторить такое путешествие. Отец так редко бывал с ними! Но она видела его озабоченное лицо и молчала. Она не догадывалась, что отец озабочен ее судьбой, ее будущим устройством в жизни. Он положил в швейцарский банк на ее имя некоторую сумму денег. Но что деньги, если в мире неспокойно, если нельзя поручиться за завтрашний день!

Прерывать образование дочери нецелесообразно. Пожить возле нее еще год-два он не может. Оставалось одно: уповать на мужество и выносливость жены.

Когда доктор поделился своими заботами с Еленой, она сказала:

— Ты напрасно не хочешь поговорить с Реной. Она уже взрослый человек и, по-моему, ее мнением нельзя пренебрегать.

Швейцер послушался совета жены. Незадолго до отъезда в Африку он откровенно рассказал дочери о своих колебаниях. Рена выслушала отца внимательно. Ее милое лицо подростка неожиданно посерьезнело; брови, как две стрелки, сошлись к переносице; глаза смотрели вдумчиво и строго. Ответила она так:

— Ты не должен беспокоиться обо мне, папа. Твое дело в Африке — это ведь и наше дело, оставлять его нельзя. Поезжай и, если сможешь, навещай нас с мамой почаще. А если начнется война, мы с мамой приедем к тебе.

***

В Ламбарене Швейцер узнал, что его друг, знаменитый испанский виолончелист Пабло Казальс, покинул Испанию в знак протеста против прихода к власти генерала Франко. Друзья сообщали доктору, что Казальс поклялся не переступать границ Испании до тех пор, пока там бесчинствуют фалангисты.

Был вечер, когда Швейцер читал это письмо. За окном докторского дома клубились недолгие южные сумерки, которые затем внезапно, словно по чьему-то мановению, сменялись непроницаемой темнотой. Так же быстро менялись и чувства в душе Швейцера. Он был горд поступком Казальса, но потом представил себе престарелого музыканта (Казальс почти ровесник Швейцера) бездомным, и ему стало не по себе. Где-то скитаются сейчас Стефан Цвейг, Оскар Краус, Пабло Казальс и тысячи других деятелей культуры и науки, бежавших от фашизма? И какая судьба уготована ему и его семье, если фашисты доберутся до Франции, а затем и до французских владений в Африке?

Через открытое окно, затянутое марлей, до слуха доктора доносилась так называемая музыка ночных джунглей. Под покровом темноты сильный давил, душил, рвал слабого. Торжествующий рев победителей и душераздирающие вопли жертв. Не то ли самое происходит сейчас в объятой тьмой Европе? Но закон джунглей не может восторжествовать среди людей. Ужели бессмысленными были страдания Гете и Баха? Ужели на человечество никак не повлияло их творчество?..

Возвращала к жизни Швейцера «проза Африки». Он забывался в работе.

— Мы лечим людей. Мы вселяем в их души любовь и сострадание к другим людям. Этим мы боремся против войны, — не уставал повторять своим коллегам Швейцер.

Когда до Ламбарене дошли слухи об оккупации фашистами Чехословакии, Швейцер снова засобирался в Европу. Его не оставляло беспокойство о жене и дочери. Он наспех завершал госпитальные дела, зачастую ночи напролет просиживая над грубым, но удобным рабочим столом собственной конструкции.

В начале 1939 года, оставив госпиталь на попечение Матильды Коттман, Швейцер отплыл во Францию.