Свет в джунглях

— Мне все опротивело, доктор! — восклицал он. — Решительно все! Англичане живут так, как будто никакой фашизм им не угрожает. А приезжающие сюда американцы на вопрос, знают ли они об угрозе фашизма мировой демократии, лишь пожимают плечами: какой, мол, еще там фашизм! Наше время не знает героев. Никто не может вырвать свое сердце и осветить людям их путь. Я устал говорить и писать об этом, доктор. Меня не понимают...

— Вы знаете, Стефан, мне тоже постоянно твердят об этом. Всюду я слышу сожалеющие голоса: «Вас не понимают, доктор! Вас не понимают, доктор!». Но я не падаю духом. Не понимают сегодня, непременно поймут завтра. И еще должен вам сказать: я не верю в неодолимость диктатуры. Гитлер — это не всерьез и не навечно. Будут, конечно,беды, и большие беды, но мы с вами доживем до того дня, когда о гитлеризме в Германии будут вспоминать, как о тяжелом кошмаре.

Швейцер не мог знать тогда, какие тяжелейшие жертвы придется принести человечеству, чтобы одолеть фашизм, и что одной из этих жертв падет и его друг, Стефан Цвейг, который не выдержит груза сомнений и покончит с собой в далекой Бразилии в страшном 1942 году.

***

Успешно прошли философские выступления Швейцера в Оксфорде, Манчестере и Эдинбурге. Оратор говорил о том, что культуру должна одухотворять нравственность. Нравственность призвана сближать людей. Главное ее требование: способствовать развитию жизни, ее совершенствованию...

В конце 1934 года Швейцер вернулся во Францию, к нетерпеливо ожидавшей его семье. И почти одновременно в докторском доме на окраине Гюнсбаха начались веселые предновогодние хлопоты и сборы к отъезду в Африку.

Быстро пролетели рождественские и новогодние праздники с наездами гостей и ответными визитами, с церемонными балами, с нарядно украшенными елками. Бывая в обществе, доктор прислушивался к тому, что говорилось о положении в Европе. Но говорили об этом мало и как-то не всерьез.

— Гитлер — естественный щит между нами и красной Россией. Он никогда не будет ссориться с Западом, если мы предоставим ему возможность устраивать его дела на Востоке, — разглагольствовал на одном из обедов известный страсбургский промышленник.

— Но война с Россией — неизбежно мировая война, — пытался возразить Швейцер.

— Оставьте, доктор, эти шуточки большевистским пропагандистам, — перебил его фабрикант. — Россия теперь — не та великая держава, какой она была в прошлом веке. Нынешняя Россия — это не государство, а искусственное построение красной пропаганды.

Немцы с их техникой, с их идеальной организацией покончат с Советами в две-три недели...

Доктор усмехнулся. Он не бывал в Советской России, но, читая о строительстве нового общества в СССР, с пониманием относился к решаемым там проблемам. Ему вспомнились сейчас многочисленные статьи Ромена Роллана в защиту СССР, и, хотя он не со всеми из них был согласен, не был он согласен и с этим фабрикантом: нет, если трудовые люди взяли в свои руки власть, если они побеждают вековые болезни, тьму, бескультурье, не так-то легко отдадут они врагу завоеванное ими...

Фабрикант в тот вечер был весел и беспечен. Но в сердце Швейцера после короткого разговора с ним закралась тревога. А нет ли сговора между Гитлером и теми, кто втайне и явно желает нацелить его армии на Восток? И не нарушит ли Германия этот договор, чтобы вновь — в который уж раз! — попытаться вернуть себе Эльзас?..

Прощаясь на вокзале с фрау Еленой и Ренатой, Швейцер не выдержал и сказал:

— Через год я, наверное, приеду к вам снова. Английские импресарио просили меня выступить с концертами. Я сказал им, что может быть... Но теперь я напишу им о своем согласии. Я не могу оставлять вас одних надолго.

Елена улыбалась. Рената хлопала в ладоши. А поезд тем временем тронулся, и две знакомые машущие платками фигурки были скрыты набежавшими станционными постройками.

Впереди была Африка и новые заботы.

***

Доктор Биссаугави докладывал:

— Увеличилось число прокаженных. Для них не хватает бараков.

— Будем строить, дорогой коллега. Будем строить, если нам не помешают кое-какие события в мире.

— Какие, Оганга?

Насторожились и другие врачи. Марк Лаутербург сказал:

— Мы, конечно, читаем газеты, но лучше один раз увидеть то, о чем без конца читаешь в газетах. Что вы видели в Европе, доктор?

Швейцер ответил уклончиво:

— Тех, кто хочет поехать в отпуск, я бы не стал задерживать. А вот когда вы вернетесь в Ламбарене, мы сопоставим наши впечатления. Возможно, у вас они будут другими. На мое внутреннее зрение слишком давит мой печальный опыт. — И тотчас же, явно уклоняясь от продолжения разговора в этом плане, перевел его в другое русло: — Что нового у нас?

Врачи заговорили наперебой:

— Принимаем в полтора раза больше больных, чем год назад.

— Родильное отделение работает вовсю...

— Марк оперировал недавно Мефистофеля...

— Кого, кого? — переспросил Швейцер. — Мефистофеля? Вы что, перешли уже на обслуживание обитателей преисподней?

Среди врачей раздался смех.