Свет в ночи

Но таким бессмысленным хождением по порочному кругу загробная судьба Марфы Петровны еще не решается. Человеку зачтется добро, сделанное им при жизни. Достаточ­но от чистого сердца подать нуждающемуся хотя бы малую луковку, чтобы там, в потусторонней жизни, она рано или поздно, перевесила твои прегрешения. А Марфа Петровна луковку своему ближнему протянула, оставив Дуне, которую так незаслуженно обидела, три тысячи рублей по завеща­нию (о значении в творчестве Достоевского чисел три и трид­цать я уже говорил). Кроме того, Марфа Петровна успела попросить у Дуни прощения и даже всенародно покаяться. Пусть, по слову Иннокентия Анненского, есть нечто высоко комическое в попытках Марфы Петровны пострадать, не от­рекаясь при этом от страстей и различных чувственных утех. Ведь и умерла-то она, по-видимому, от апоплексического удара, после плотного обеда, с выпитой чуть не бутылкой вина. На протяжении всей своей жизни Марфа Петровна бы­ла погружена в мелкие ежедневные расчеты и заботилась о слишком многом, «когда единое на потребу». Но на то она не Мария и даже не Марфа, удостоившаяся служить Хри­сту, а просто грешная Марфа, из тысячи других таких же. Однако, обителей у Отца Небесного много, найдется в них место и для грешницы, не позабывшей правды. Спору нет, склонность женщины, обуреваемой земными соблазнами, к публичному самобичеванию, высоко комична. Но ведь все истинно высокое непременно серьезно и все комическое, до­стигая предельной высоты, переходит в трагическое. От Мар­фы Петровны до Николки-маляра, с его духовной жаждой принять страдание, всего один шаг. Но этого шага Марфа Петровна при жизни не сделала и обрекла себя за гробом на мучительные хождения по порочному кругу. Тень Мар­фы Петровны, постоянно возвращающаяся к Свидригайлову, не лишена высокого комизма, но, раба прежних привычек и мелочей, она все же не совсем по-пусту снова стремится к земле. Сложна, глубока и противоречива душа любого чело­века. По некоторым, не лишенным основания, догадкам мож­но допустить, что Свидригайлов, хоть и не убил Марфу Пе­тровну, но в какой-то мере помог ей умереть. И вот на во­прос Раскольникова — «вы по Марфе Петровне, кажется, очень скучаете?» Свидригайлов отвечает: «А? Может быть. Право,может быть/ А кстати, верите ли вы в привидения?». При чем же тут это «кстати»? Не чувствует ли Свидригайлов, что действительно не даром «Марфа Петровна его посещать изволит» и что его тоска по ней способствует таким посеще­ниям? Вот и выходит, что есть какой-то тайный смысл в кру­жениях человеческой души по мытарствам. Конечно, от веры в существование привидений до веры в Бога весьма далеко, но все же ближе, чем от плоских рассуждений убежденного атеиста до признания им, что есть в мире, кроме материи, еще нечто другое.

Рассуждения Свидригайлова о подлинном существова­нии привидений совершенно последовательны. «Ведь обыкно­венно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. Они говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе представляет­ся, есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что приведения являются только больным, а не то, что их нет самих по себе... Ну, а что если так рассудить (вот помогите-ка): привидения — это, так ска­зать, клочки, отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здо­ровый человек есть наиболее земной человек, а, стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для по­рядка. Ну, а чуть заболел, чуть нарушился нормальный зем­ной порядок «в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и со­прикосновение с другим миром больше, так что, когда ум­рет человек, то прямо и перейдет в другой мир. Я об этом давно рассуждал. Если в "будущую жизнь верить, то и этому рассуждению можно поверить».

Но душу, сраженную смертным грехом, ожидают за гро­бом лишь какие-то темные бесовские пристанища; они-то одни, быть может, и представляют собою для нее вечность.

«Свидригайлов юидел в задумчивости:

А что, если там одни науки или что-нибудь в этом ро­де, сказал он вдруг... Нам вот все представляется вечность, как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огром­ное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится».

«И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого! — с болезненным чувст­вом вскрикнул Раскольников.

Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и, знаете, я бы так непременно нарочно сде­лал, — ответил Свидригайлов неопределенно улыбаясь.

Каким-то холодом вдруг охватило Раскольникова при этом безобразном ответе».