Свет в ночи

Красивость призрачная, люциферическая, и чрезвычай­ная моложавость — какая-то жуткая нетленность вампира. Таков Свидригайлов. Но, по Достоевскому, он еще не погиб для вечности потому, что сам, подобно Ставрогину в «Бесах», приговаривает себя к смерти за свое окаянство.

Из четырех грешников один лишь скупой рыцарь про­ходит по всем ступеням нечеловеческого зла и безвозвратно исчезает в преисподней. Им всецело владеет дьявольская гор­дыня, порождающая ненасытную похоть власти. Страшнее всего то, что он нисколько не стремится к земному осущест­влению своей похоти. Он не действует, но созерцает, и толь­ко подражает злодею с его ножом, влагая ключ в заветный замок, охраняющий золото, могущее в любое мгновение да­ровать власть над людьми. «С меня довольно сего сознания», восклицает скупой рыцарь — законченный злодей. Для него ключи от сундука с червонцами — символ духовно уже обре­тенного владычества. Оттого, умирая, он хотел бы унести их с собою в смерть.

Образ Пушкинского скупого рыцаря неотступно стоял перед Достоевским, как идеал величайшего грешника. А са­мому Достоевскому так и не удалось воссоздать вполне вели­кого грешника. Петр Верховенский из «Бесов», хоть и закон­ченный, но ничтожный злодей, в нем нет величия зла. Сры­вая со всех явлений жизни накинутый романтиками «злато- тканный покров», Достоевский обнажал серую непригляд­ность зла, обнаруживал его позорно смешное начало.

Соблазняющий своею красотою Люцифер неизменно пре­вращался в творчестве Достоевского в беса из самых нечинов­ных и свое очередное пребывание на земле кончал весьма прозаически, как красавец Ставрогин, в намыленной петле, или, как красивый Свидригайлов, на грязной мостовой выст­релом из револьвера в висок. В красоте Раскольникова также было что-то люциферическое, под этой внешней призрачной красивостью таилось его внутреннее сходство с ростовщицей, о котором сам он догадывался: «она должна быть такая же, как и я». Не только Раскольников, но и Свидригайлов из од­ного гнезда с ростовщицею. Достоевский дает это почувст­вовать, бросая на ходу, как он это часто делает, беглое заме­чание. Свидригайлов, «с видом какого-то подмигивающего веселого плутовства», повторяя слова, сказанные Раскольни­ковым Соне, дает понять ему, что отлично знает, кто имен­но убил ростовщицу с Лизаветою. «Раскольников побледнел и похолодел, слыша свои собственные выражения»...

По-почему... вы знаете? — прошептал он, едва переводя дыхание.

Да ведь я здесь, через стенку, у мадам Ресслих стою. Здесь Капернаумов, а там мадам Ресслих, старинная и пре­даннейшая приятельница. Сосед-с.

Вы?

Я, — продолжал Свидригайлов, колыхаясь от смеха, — и могу вас честью уверить, милейший Родион Романович, что удивительно вы меня заинтересовали. Ведь я сказал, что мы сойдемся, предсказал вам это, — ну, вот и сошлись. И увиди­те, какой я складной человек. Увидите, что со мною можно еще жить».

Здесь в словах Свидригайлова, кроме внешнего, имеется еще и внутренний чрезвычайный смысл, метафизически под­водящий итог создавшемуся положению. Свидригайлов, со­вершенно бессознательно, начертил как бы схему души Рас₇ кольникова и обозначил в ней свое собственное место. Но почему с таким веселым плутовством подмигивал он? О, не только потому, что так удачно подслушал он признания Рас­кольникова, но еще и потому, что нашел, наконец, свое при­звание, став посредником старой ведьмы. За всё время своего существования впервые определился ни к чему не прикаян- ный Свидригайлов. Оттого-то он и торжествует, колыхаясь от смеха, совсем как его верная союзница, утвердившаяся в бе­совской обители. Ведь она точно так же колыхалась от хохо­та, торжествуя над своим палачом.

Человек из-под земли

(Опыт медленного чтения)

Свидригайлов непосредственно связан с убитой ростов­щицей и частично зависит от нее. Но эта зависимость лишь обманно спасает его от роковой неприкаянности и бесовской скуки, от пребывания в страшной пустоте, и он все еще наде­ется «хоть к кому-нибудь да пойти». Духовно он еще не сов­сем погиб и его стремление к Дуне одним сладострастием не исчерпывается. Нет, он отчаянно ищет в ней жизненной опо­ры и, лишь не найдя, кончает самоубийством. Связь свою с ростовщицей Свидригайлов бессознательно чувствует и от­того, при первой же беседе с Раскольниковым, улавливает свое метафизическое с ним родство. Если можно сказать о Рас­кольникове, только что видившем вещий сон, что он прибыл, проснувшись, с иных берегов, то и Свидригайлов пришел к нему побуждаемый потусторонней силой. Поскольку Свидри­гайлов есть воплотившееся сновидение Раскольникова, по­стольку он замечает нечто странное в своем собрате по пре­быванию в злых заочных областях. Но длинен путь от сно­видений к яви и, очнувшись, мы только смутно ощущаем, что случилось с нами во сне что-то необычное.