Свет в ночи

Катерина Ивановна скончалась. «Соня упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув головой к ис­сохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за плечики и, уста­вившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом раскры­ли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другой в ермолке с страусовым пером».

И тут же, как бы дополняя собою и без того надрываю­щий сердце трагический маскарад, — вдруг появился откуда- то и очутился подле Катерины Ивановны знаменитый пох­вальный лист, полученный ею в счастливый день по оконча­нии института для благородных девиц. Этим отличием всю свою горемычную жизнь гордилась Катерина Ивановна и о нем благоговейно помянул Мармеладов при встрече с Рас­кольниковым в трактире. Теперь похвальный лист, неизвест­но откуда взявшийся, лежал рядом с умершей, у подушки. «Раскольников видел его», — замечает Достоевский. Что по­думал, что почувствовал Раскольников, глядя на священную реликвию — символ тщеты всех человеческих чаяний. Веро­ятнее всего, еще крепче утврдился он в своем ожесточении...

«Он отошел к окну. К нему подскочил Лебезятников.

Умерла! — сказал Лебезятников.

Родион Романович, имею вам два нужных словечка передать, — подошел Свидригайлов.

Лебезятников тотчас же уступил место и деликатно с ту­шевался. Свидригайлов увел удивленного Раскольникова еще подальше в угол.

Всю эту возню, то-есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете, были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у ме­ня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каж­дого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капита­лу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил...

С какими же целями вы так разблаготворились? — спросил Раскольников.

Э-эх. Человек недоверчивый! — засмеялся Свидри­гайлов, — ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ли? Ведь не вошь же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка-процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину ли в самом деле жить и делать мерзости, или ей умирать?.. И не помоги я, так ведь, Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет».

Я уже упоминал о том, что проговорил он это «с видом какого-то подмигивающего веселого плутовства, не спуская глаз с Раскольникова». Когда же побледневший и похолодев­ший Раскольников, слыша свои собственные слова, сказан­ные Соне, «прошептал едва переводя дыхание: По-почему вы знаете?», то Свидригайлов, с тем же веселым плутовством собщил ему, что живет тут, рядом с Соней, за запертой дверью в квартире «старинной приятельницы госпожи Рес- лих» и тотчас заколыхался от смеха, невольно и бессознатель­но обнаруживая этим свою тайную мистическую связь с убитой ростовщицей и, как бы показывая Раскольникову, что ныне уж ничто не мешает им быть друг с другом нараспаш­ку. Но Свидригайлов зависимостью от порабощающего его зла далеко не исчерпывается и не только любопытство при­влекло его в Сонину комнату к постели умирающей «жизнью заезженной клячи». Нет он все еще искал, пусть нерешитель­но и слабо, сотворить добро и тем спастись от самоубийства, от задуманного им «вояжа», как сам он выражается при пер­вом разговоре с Раскольниковым. На первый взгляд допусти­мо было бы заподозрить, что, обеспечивая сирот и заботясь о Соне, Свидригайлов., по его же выражению, «хлопочет в свой карман» — расчитывая практической добротой и щед­ростью заслужить доверие Авдотьи Романовны, а кстати и Раскольникова. Однако в дальнейшем поведение Свидригай­лова при свидании с Дуней, с глазу на глаз, такого подозре­ния никак не оправдывает. Но об этом поговорим потом. По­ка же Свидригайлов, — и это не столько думается, сколько чувствуется, — переступив порог Сониной комнаты, безвоз­вратно нарушил без того уже шаткое равновесие светлых и темных сил в душе Раскольникова. Теперь идейный убйца вступал в новую решительную фазу своих хождений по му­кам. Свет и тьма, смешавшись, превратились для него в сум­рак, в тот, стирающий все грани, сумрак, к которому в часы неверия и отчаяния обращался Тютчев:

Чувства мглой самозабвенья

Переполни через край,

Дай вкусить уничтоженья,

С миром дремлющим смешай.