Свет в ночи

Всей своей натурой Раскольников бессознательно чув­ствовал, что стоит ему действительно решиться пойти к Свидригайлову не то за советом, не то в томительных по­исках «воздуха», тотчас же на его пути встанет Порфирий, как право охраняющее от бесправия. А ведь и то и другое жило и враждовало в душе идейного убийцы и терзало её, требуя выбора. Оттого и не удивился Раскольников внезап­ной встрече с Порфирием, что нёс его в себе и жаждал вы­хода из тупика.

Порфирий Петрович пришёл к Раскольникову не толь­ко для того чтобы сказать ему решительно и окончательно, кто убил ростовщицу, но и для того, чтобы покаяться в сво­их прежних приемах и уловках и еще торжественно отречь­ся от праздной, ни к чему не ведшей психологии. Как дошел он до непоколебимой уверенности в том, кто именно убий­ца? На этот вопрос имеется всего лишь один неопровержимый ответ: он духом своим ведал и сердцем чувствовал дух Рос­сии. Знание этого необычайного судебного следователя, это­го метафизического сыщика, этого двойника самого Досто­евского, было глубоко религиозным, мистическим. Смер­тельная тревога за судьбы России, духовное ведение её под­спудных пластов и течений, её тяжких исторических грехов и великих страданий, вот что открыло и без того зрячие гла­за Порфирия на преступление Раскольникова, на преступле­ние, можно сказать и тогда и ныне глубоко злободневное. Не вещественные, чрезвычайно шаткие доказательства, и уж, конечно, не психологические выводы а 1а Фрейд, помог­ли Порфирию уловить истину, нет, ему единственно и всеце­ло помогла знаменательная Родина статейка, одновременно и злая и молодая и наивная, наивная как несчастная комсо­молка, соблазненная бесовскими внушениями, до наших дней еще невиданных извергов, предсказанная Достоевским;

Статейка Раскольникова явилась той самой «махонькой черточкой», которую, по словам Порфирия «уж этак руками можно взять было, чтоб уж вещь была, а не то что одну эту психологию». «Статейку вашу, — говорит Порфирий Петро­вич Раскольникову, — я прочёл как знакомую. В бессонные ночи и в исступлении она замышлялась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным. А опасен этот подавленный, гордый энтузиазм в молодежи! Я тогда поглумился, а теперь вам скажу, что ужасно люблю вообще, то есть, как любитель, эту первую, юную, горячую пробу пе­ра. Дым, туман, струна звенит в тумане. Статья Ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юная и неподкупная, в ней смелость отчаяния, она мрачная статья-с, да это хорошо-с. Статейку вашу я тогда прочел, да и отложил и... как отложил её тогда, да и поду­мал: «Ну, с этим человеком так не пройдет!». Ну, так как же, скажите теперь, после такого предыдущего не увлечься по­следующим». (Курсив мой. — Г. М.).

В статейке Раскольникова запечатлелись не только его собственные, подпольные мечты: будь Герман из «Пиковой дамы» Пушкина немного поумней, чем оказался на самом деле, и он, пожалуй, был бы способен тогда накропать, такое же точно сочинение, или, по крайней мере, подписаться под ним обеими руками. Да и он ли один. А лермонтовский по­ручик Вулич из «Фаталиста»! Этих двух героев недаром обт любовал Достоевский, ведь они то и были тем глубоко рус­ским предыдущим, из которого вылупилось, в лице Расколь­­никова и в лице Кириллова из «Бесов», ни чуть не менее рус­ское, последующее. При этом Достоевский с совершенством показал в «Преступлении и наказании» и в особенности в «Бесах», что русское ницшеанство до Ницше, да и после не­го, всегда развивалось параллельно с идейками и кровавыми злодеяниями всего нашего революционного подполья. И в высшей степени знаменательно, что представитель русского ницшеанства Кириллов, получает деньги на свое возвраще­ние в Россию от сбежавших за границу русских революцион­ный убийц. Достоевский, а вслед за ним, и Порфирий Петро­вич знали, что не только с Раскольниковым, но и с русским народом «так не пройдёт». Знали они так же несомненно, что дорогу, избранную нашими ницшеанцами, русский народ, в конце концов, отвергнет, но этим не спасётся и рухнет в бездонную пропасть, уготованную ему наследниками Неча­ева и всеми вместе взятыми псевдолибералами и подполь- никами. А ницшеанству, вы-ведеиному на улицу и до крайно­сти вульгаризированному (отчего своей сущности оно все же не утратило) суждено было расцвести в Германии, где Ницше систематизировал и превратил в учение этот очень древний соблазн, сразивший некогда Навуходоносора и обра­тивший его в скота.