Свет в ночи

стул и сел за стол против Раскольникова... Вот ты сидишь и вареную говядину жрешь, точно три дня не ел. Оно, по­ложим, и сумасшедшие тоже едят, но хоть ты и слова со мной не сказал, но ты.,, не сумасшедший! В этом я покля­нусь. Прежде всего не сумасшедший. И так, чёрт с вами со всеми, потому что тут какая-то тайна, какой-то секрет; а я над вашими секретами ломать головы не намерен.

Так только зашел, обругаться, — заключил он, вставая, — душу отвести, а я знаю, что мне теперь делать». Расколь­ников тотчас догадался, на что именно Разумихин намекал и тем очень удивил простодушного друга.

Смотри, ты запешь!

Это так; я запью! Прощай! И он двинулся идти».

Но Раскольников заговорил о Дуне и Разумихин обра­тился весь во внимание.

Я сказал ей, что ты очень хороший честный и трудо­любивый человек. Что ты её любишь, я ей не говорил, пото­му она это сама знает.

Сама знает?

Ну, вот еще! Куда бы я не отправился, что бы со мцой ци случилось, ты бы остался у них провидением. Я, так сказать, передаю их тебе, Разумихин. Говорю это, по­тому что совершенно знаю, как ты её любишь, и убежден в чистоте твоего сердца. Знаю тоже, что она тебя может лю­бить и даже, может быть, уже и любит. Теперь сам решай, как знаешь лучше, — надо иль не надо тебе запивать?»

Разумихин от прилива радости совсем растерялся и в ответ забормотал в восторге отрывистые слова, из кото­рых можно было понять, что для него — Бог с ними с се­кретами, но что он... узнает секрет. «И уверен, — заклю­чил он, — что непременно какой-нибудь вздор и страшные пустяки и что ты один все и затеял. А, впрочем, ты отли­чнейший человек! Отличнейший человек!...»

Едва зарождавшийся в нем какой-то слепой зачаток подозрения, как рукой сняло, теперь он знал, что ему де­лать и к чему приложить свсщ Оц рерадл в жизнь и сердцем ведал, что стоит только отдаться безоглядно, не рассуждая её мудрому течению, и она рано или поздно вы­несет верующего в неё, как Богом данную, на желанный берег. Сближение душ Разумихина и Раскольникова, их еди­нение во имя предстоящего жизненного подвига, состоялось наяву. Вот почему Разумихин, втайне предчувствовал свою нерушимую духовную связь с Раскольниковым, метафизи­чески уже прежде состоявшуюся, вошел к нему и в него, сам того не сознавая, не постучав предварительно в дверь.

«— А я именно хотел тебе прибавить, — сказал Расколь­ников, — да ты перебил, что ты это очень хорошо давеча рас­судил, чтобы тайны и секреты эти не узнавать... Все в свое время узнаешь, именно тогда, когда надо будет. Вчера мне один человек сказал, что надо воздуху, человеку, воздуху, воздуху! Я хочу к нему сходить сейчас и узнать, что он под этим разумеет».

Итак, тёмная тяга к Свидригайлову не ослабевала в идейном убийце, он по-прежнему надеялся утвердиться в своем русском ницшеанстве до Ницше, и его упорство мо­жно было бы лучше всего определить восклицанием: «нет, врешь, мы ещё поборемся!». Но Разумихина слишком за­хватило нахлынувшее на него счастье, чтобы мог он с пол­ным вниманием отнестись к словам Раскольникова о воз­духе.

Разумихин стоял в задумчивости и волнении и что-то соображал.

«Это политический заговорщик! Наверно! И он нака­нуне какого-нибудь решительного шага, — это наверно! Ина­че быть не может и... и Дуня знает... — подумал он вдруг.»

Так к тебе ходит, Авдотья Романовна, — проговорил он, скандируя слова, — а ты сам хочешь видеться с челове­ком, который говорит, что воздуху надо больше, воздуху и... и стало-быть, и это письмо... это тоже что-нибудь из то­го же, заключил он как бы про себя.

Какое письмо?

Она письмо одно получила, сегодня, её очень встре­вожило. Очень, слишком уж даже...

Они оба помолчали.»

Тут Разумихин перескочил на другое и заговорил об убийстве процентщицы, подсмеиваясь над своей недавней уверенностью в невиновности красильщика и над собствен­ными психологическими доводами, которыми он еще так недавно стремился оправдать во всем сознавшегося Микол- ку. С такой же точно психологической правдоподобностью доказывал он теперь обратное, невольно показывая, что все наши праздные и беспомощные занятия психологией не что иное, как довольно остроумная иллюстрация к русской по­говорке «закон — что дышло, куда повернешь, туда и выш­ло».

Говоря о красильщике, Разумихин вспомнил кстати Порфирия Петровича, сообщившего ему всё о Миколке, со­знавшемся в убийстве ростовщицы.

Он это отлично мне разъяснил. Психологически разъяснил, по-своему.

Он разъяснил? Сам же тебе и разъяснил?

Сам, сам; прощай! Потом еще кой-что расскажу, а теперь дело есть. — Он вышел».

Порфирий Петрович был мастер своего дела и отлично знал цену всевозможным психологическим прогулкам по са­мым дальним закоулкам. Обмануть Разумихина, ему ничего не стоило. Он был заранее уверен, что тот непременно по­ведает всё Раскольникову и тем, надо полагать, поставит убийцу в тупик.