Свет в ночи

Раскольников после смерти Катерины Ивановны пер­вые два-три дня оставался совсем один. «Точно туман упал вдруг перед ним и заключил его в безвыходное и тяжелое уединение». Но это только казалось ему. На самом же деле, «чем уединённее было место, тем сильнее он сознавал как будто чьё-то близкое и тревожное присутствие, не то что бы страшное, а как-то уж очень досаждающее.» Получалось, что можно уйти в себя от людей, но нельзя укрыться от того, кого несешь в собственной глубине. Злой дух, всюду сопро­вождавший Раскольникова, был глух, нем и невидим, но упорно подавал о себе весть, понуждая свою жертву вдруг вспоминать Свидригайлова. Тогда Раскольникову «ясно и тревожно сознавалось, что надо бы как можно скорее сгово­риться с этим человеком и, что возможно, порешить окон­чательно». Тут уже ничем не прикрытое указание на связь злого духа с тем, кого он избрал себе в посредники, тут об­наруживается прямая зависимость Свидригайлова от беса, завладевшего Раскольниковым. Так же точно в «Братьях Ка­рамазовых» Смердяков, избранный темной силой в посред­ники, зависит от чёрта, приставленного адом к Ивану Кара­мазову, а в «Бесах» Петр Верховенский являет собою мерзо­стное земное отражение беса, поработившего Ставрогина. Все три плана вселенной находятся в непрестанном взаимо­общении. Достоевский видел это, но как художник высшего духовного строя избегал в своем творчестве прямолинейно­сти, с поразительным художественным тактом давал нам лишь ощутить присутствие, окружающих нас невидимых, но оттого не менее реальных духов райского света и кромеш­ной тьмы.

Чего ждал Раскольников от Свидригайлова? Он не от­давал себе в этом полного отчета и только искал на кого бы ему опереться, чтобы утвердиться в своей теории — оправ­дать свое злодеяние. Чья-то потусторонняя воля тянула его к Свидригайлову, и он чувствовал, что тут «было что-то тре­бующее немедленного разрешения, но чего ни осмыслить, ни словами нельзя передать было. Все в какой-то клубок сма­тывалось». Но как ни сматывалось, но фигура Свидригайлова все яснее и яснее отделялась от клубка, как бы обещая Рас­кольникову разрешить неразрешимое. «Впрочем, — говорит Достоевский, — в эти два-три дня после смерти Катерины Ивановны, он уже раза два встречался с Свидригайловым в квартире у Сони, куда он заходил как то без цели, но всегда почти на минуту. Они перекидывались всегда короткими словами и ни разу не заговорили о капитальном пункте, как будто между ними так само собою и условилось, чтобы мол­чать об этом до времени». И тотчас Достоевский роняет за­мечание: «Тело Катерины Ивановны еще лежало в гробу». А потому дух ее еще не вовсе отлетел. Невидимое присутствие умершей мешало Раскольникову и Свидригайлову коснуться «капитального пункта». При последней краткой встрече Сви­дригайлов успел только сказать Раскольникову, что ему уда­лось поместить всех троих сирот Мармеладовых в весьма приличные заведения и что отложенные для них деньги тоже многому помогли...» «Сказал он что-то и про Соню, обещал как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову и упомянул, что желал бы посоветоваться, что очень надо бы поговорить, что есть такие дела...» По-видимому и Свидригайлов тоже на­деялся на что-то важное найти для себя в Раскольникове, сам ясно не понимая, чего он ждет от него. Разговор проис­ходил в сенях на лестнице. Свидригайлов пристально смот­рел в глаза Раскольникову и вдруг, помолчав и понизив го­лос, спросил:

«— Да что вы, Родион Романович, такой сам не свой? Право/ Слушаете и глядите и как будто и не понимаете. Вы ободритесь. Вот дайте поговорим; жаль только, что дела много и чужого и своего... Эх, Родион Романович, — приба­вил он вдруг, — всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с... Прежде всего/»

Немногим позднее, Порфирий Петрович, антипод Свид­ригайлова, уговаривая Раскольникова принести повинную, также троекратно упомянет о воздухе. «Вам теперь только воздуху надо, воздуху, воздуху/» Услышав такое повторение, Раскольников, — замечает Достоевский, «даже вздрогнул.» Два направления с неумолимой ясностью раскрывались пе­ред ним и уклоняться от выбора было немыслимо. Пойдешь направо — тюрьма и каторга, а за ними возможность духов­ного преображения, спасение во Христе, горний воздух, лег­кое дыхание. Полетишь на крылах гордыни налево — позна­ешь вселенную, как некий черный бог, очутишься по ту сто­рону добра и зла, но станешь ли сверхчеловеком или обра­тишься в гориллу, дохнешь ли разреженным воздухом или ждет тебя там пустота и мертвая бесовская скука.