Свет в ночи

Порфирий Петрович знал, что без права и суда Расколь­никову обойтись нельзя, но знал от так же, что идейный убийца, потерявший веру в собственную идею, в свою убий­ственную теорию, может сам осудить себя и от отчаяния за­менить право расправой над собою. Предвидя такую, по сло­вам самого же Порфирия, нелепую возможность, он, перед тем как уйти, не забывает обратиться к Раскольникову «с просьбицей щекотливенькой и важной» оставить на случай, если придет тому в голову «ручки этак на себя поднять», «обстоятельную записочку.»

«Порфирий вышел как-то согнувшись, и как бы избегая глядеть на Раскольникова». Он очевидно считал беседу за­конченной и дело решенным и спешил скрыться от человека, которого «насквозь раскусил». Чрезмерно познав нашего ближнего, мы невольно стыдимся и его и себя. Есть в каж­дом из нас нечто не подлежащее обнажению. Не пропасть отделяет людей друг от друга и потому, обнаружив грехи и пороки другого, я тотчас нахожу их в собственной душев­ной глубине. Порфирию Петровичу стало стыдно не только за свое непрошенное вторжение в чужую преступную душу, но и за невольное участие в преступлении. Судебный следо­ватель не священник, к которому мы добровольно идем ка­яться в грахах. В ремесле судебного следователя есть неиз­бежная доля насилия и цинизма. Хитроумно вырванные у преступника признания обличают, в какой-то мере, самого допросчика и иногда тревожат его, лишь по видимости, спо­койную совесть. Представителю холодного, безликого юри- дизма надо было бы помнить, что судьба не случайно сводит его вот именно с этим, а не с каким-либо иным преступни­ком и что непременно, роковым образом, есть у судебного следователя в глубине души нечто общее с тем, кого он до­прашивает. Оскудевшее сердце чиновника-юриста не чувст­вует своего духовного родства с ожесточившимся сердцем преступника. Но Порфирий Петрович не только юрист, но еще и поэт и метафизический сыщик, он двойник Достоев­ского и совесть его чутка и отзывчива совсем как у того, кто его породил. Порфирий Петрович понял бы и оценил по су­ществу стихи еще так недавно ушедшего от нас поэта:

Когда я к другому в упор подхожу, Я знаю, нам общее нечто дано, И я напряженно и зорко гляжу Туда, на глубокое дно.

И вижу я много задавленных слов, Убийств совершенных в зловещей тиши, Обрывов, провалов, огня, облаков, Безумства несытой души.

Проникая в духовную сущность человека, с которым свела меня как моя так и его внутренняя воля, я запечатлеваю свой собственный образ и тем самым приобретаю силу ве­дущую к самопознанию. Чтобы постичь чужую душу, надо к ней любовно прильнуть и увидеть то, что дано нам с ней общего. Порфирий Петрович, в отличие от своих собратьев по ремеслу, хоть и не гнушается коварно расставленными западнями и ловушками, ищет прежде всего установить ду­ховную связь между собою и преступником. Он наделён да­ром любви к тому, кого так беспощадно ловит и допраши­вает. Сам по себе он не жесток, но жизнь неукоснительно и сурово требует права и правды.

«По уходе Порфирия, Раскольников подошел к окну и с раздражительным нетерпением выжидал время, когда по расчету, тот выйдет на улицу и отойдет подальше. Затем по­спешно вышел сам из комнаты. Он спешил к Свидригайлову. Чего он надеялся от этого человека — он и сам не знал. Но в этом человеке таилась какая-то власть над ним. Сознав это раз, он уже не мог успокоиться, а теперь к тому же и при­шло время» (Курсив мой. — Г. М.).