Свет в ночи

Казалось бы, что же может быть ощутимее такого об­раза. Но нет, это не образ, а лишь сущность его, и касаться его бесполезно — рука скользнет по воздуху. Перед нами не призрак, а совершенно явная содержательница публич­ного дома. И все же, несмотря на свою полноту и багрово красные пятна, эта видная женщина подобна видению. Она бесплотна, как запах ее духов, как распространившееся на полкомнаты, точно воздушный шар, ее светло-голубое, с белыми кружевами платье — фальсификация небесных бла­гоуханий и красоты. Будто вот-вот Луиза Ивановна раство­рится, испарится в воздухе вслед за своими духами. Она боится разноса за скандал, происшедший у нее в заведении прошлой ночью, но готова, при удобном случае, проявить и нахальство. Совсем, как Раскольников, до дрожи испугав­шийся вызова в полицию и ободрившийся после того, как письмоводитель, взглянув на повестку, вежливо попросил его подождать. Теперь и Раскольников способен, при на­добности, на наглый ответ и отпор. Но когда бы мог он почувствовать на мгновение темную сущность собственных эманаций, злых флюидов, от него исходящих, он тотчас постиг бы свою роковую неразрывную мистическую связь с подлейшей Луизой Ивановной. И напрасно было бы искать грань, отделяющую изуродованную, извратившуюся душу убийцы от ее символа, от ее инобытия от хозяйки при­тона, деятельно поощряющей проституцию и тем попира­ющей мать землю! Прежде чем окружили Раскольникова несчастные отражения оскорбленной им матери земли, он встречается в полицейской конторе с существом, потворст­вующим духовной смерти и метафизически неразличимым от его преступной души. Но если бы постиг Раскольников свое безотрадное злодуховное сходство с Луизой Ивановной, раз­ве захотел бы он тогда уничтожиться, не жить? О, жажда существования в человеке безмерно сильна, и слава за то Отцу Небесному! Позднее, идя по улице, Раскольников встретил группу проституток, и одна из них, по имени Дук- лида, законфузившись, попросила у него шесть копеек на выпивку. Он «вынул, сколько вынулось: три пятака...

— Нет, уж это что же, — вдруг заметила одна из груп­пы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась...

Раскольников любопытно поглядел на говорившую. Это была рябая девка, лет тридцати, вся в синяках, с при­пухшею верхнею губой. Говорила и осуждала она спокойно и серьезно.

«Где это», подумал Раскольников, идя далее, «где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где­-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине простран­ства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать/ только бы жить, жить и жить/ Как бы ни жить, — только жить/.. Экая правда/ Господи, какая правда/ Подлец человек/.. И подлец тот, кто его за это подлецом называет», — прибавил он через минуту».

Дуклида, попросив шесть копеек, сконфузилась, а рябая девка попрекнула ее, сославшись на совесть. Да, человече­ское достоинство обретается в нас глубже наших пороков. Это оно вселяет в нас неистребимое желание жить. Отстаи­вая наше достоинство, мы обнаруживаем в себе образ и подобие Бога и тем оправдываем жизнь, а она дает нам возможность спастись. Да здравствует жизнь/ Чем ниже пал человек, тем упорнее надо ему цепляться за жизнь, хотя бы для того, да и главным образом для того, чтобы успеть искупить свое смертное прегрешение. А вечность придет сама собою, она уже здесь, с нами, ее можно почув­ствовать, как Раскольников, на аршине пространства.

Раскольников, стоя в полицейской конторе лицом к ли­цу с налетевшим на него беспричинно Ильей Петровичем, помощником квартального надзирателя, забывает на мгно­вение о своем преступлении и отвечает на дерзость дерзо­стью, как имеющий на то нравственное основание. Прав ли он, поступая так? В конечном итоге, да.

Преступления человека не могут затронуть его духов­ной сердцевины, они остаются на периферии души, парази- тарно ее разъедая. Но даже самый страшный злодей отстаи­вает в себе подобие Божье. Это значит, что он еще не окон­чательно добыча ада. Он лишь предан мытарствам, неот­личимым для него от адских состояний. Только что дерзко возражавший Илье Петровичу Раскольников тут же утратит чувство нерушимо пребывающей в нем божественной искры и отпадет от людей и мира в свое ужасающее одиночество. «...Ему вдруг стало самому решительно всё равно до чьего бы то ни было мнения, и перемена эта произошла как-то в один миг, в одну минуту... теперь, если бы вдруг комната наполнилась не квартальными, а первейшими друзьями его, то и тогда, кажется, не нашлось бы для них у него ни од­ного человеческого слова, до того вдруг опустело его сердце».