Свет в ночи

Раскольников «шел не останавливаясь... Одно новое, непреодолимое ощущение овладевало им всё более и более почти с каждой минутой; это было какое-то бесконечное, почти физическое, отвращение ко всему встречавшемуся и окружающему, упорное, злобное, ненавистное. Ему гадки были все встречные, — гадки были их лица, походка, дви­жения. Просто наплевал бы на кого-нибудь, укусил бы, ка­жется, если бы кто-нибудь с ним заговорил...».

В далекие от нас «наивные» евангельские времена та­кое состояние человеческой души называлось одержимо­стью бесом. Язычники повели бы человека, охваченного нечистой силой, к колдунам, апостолы изгоняли из него бесов именем Христа, но в наши просвещенные дни много­ученый представитель цивилизованного мира — доктор Зо- симов будет пользовать Раскольникова порошками, веруя в химию пуще, чем темный мужик в Царя Небесного. Но нет никакого сомнения в том, что автор «Преступления и наказания», подобно мужику, возложил бы — да и возлагал/ — все свои упования на Христа и Его апостолов. И, прийди к Достоевскому за советом Раскольников, он направил бы его к священнику на исповедь, а потом, следуя примеру Сони Мармеладовой, уговорил бы его сознаться во всем перед Никодимом Фомичем и Ильей Петровичем.

Одержимость, казалось, поглотила Раскольникова. Но вот «он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме», подумал он. «Что это, да никак я к Разумихину сам пришел/ Опять та же история как тогда... А очень однако же любопытно: сам я пришел, или просто шел, да сюда зашел? Всё равно; сказал я... третьего дня... что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду/ Будто уж я и не могу теперь зайти...».

Кто и зачем привел Раскольникова к Разумихину? Пре­жде всего, конечно, его собственное внутреннее «я», зна­ющее то, чего не ведает рассудок. Свет внутренний, глубо­кий, не померкает в нас, хотя, тяжко согрешая, мы и по­кушаемся на него. Неугасимый, неодолимый свет спасает нас от самих себя. Он-то и вел преступника к Разумихину

и не с практической целью, а за духовной опорой, в ко­торой Раскольников так теперь нуждался, потому что никого нет в мире беспомощней убийцы.

Светоносное сердце даровано нам Творцом, оно — Бог

внутри нас, оно невообразимо вне Божества. Признать в каждом из нас реальность внутреннего «я», значит уста­новить связь человека с Небом.

Вопрос, заданный себе Раскольниковым, поставлен им неверно, что сделано Достоевским вполне намеренно. «А очень однако же любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел?». Но если бы он просто, иначе говоря, случайно зашел сюда, то, ведь, получилось бы это далеко не просто и совсем даже в громадном городе невероятно, немыслимо. Раскольников, несомненно, больше приблизил­ся бы к истине, задав себе вопрос по другому: «сам ли я зашел сюда или привела меня к этому дому неведомая сила?». Но и так не все выходит ясно и точно. Что это за неведомая сила и как могла она привести Раскольникова куда-либо помимо участия его подспудной воли? Нет, к иному подводит нас Достевский, умышленно не договаривая самого важного. Внутреннее «я» Раскольникова направило его к Разумихину, а это «я» в человеке неотъемлемо, неот­делимо от Божества. Оно в полном взаимодействии с не­бесной волей осуществит сейчас встречу Раскольникова с тем, кому суждено стать проводником ангельских сил, пы­тающихся спасти погибающую душу убийцы.

Раскольников поднялся на пятый этаж к Разумихину. Когда он вошел в комнату и повалился на диван, Разумихин разглядел, что гость его болен. «Он стал щупать его пульс; Раскольников вырвал руку.

Не надо, — сказал он, — я пришел... вот что: у меня уроков никаких... я хотел было... впрочем мне совсем не надо уроков...

...Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разуми­хину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, до­гадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не за­хлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.

Прощай, — сказал он вдруг, и пошел к двери».

Глубочайшая жизненность утверждения Достоевского, что душа человека — арена борьбы Бога и диавола, пока­зана нам здесь с совершенною наглядностью.