Свет в ночи

«Очнувшись, Раскольников еще не вставал с дивана, а душа его уже пошла по мукам. На деньги, только что по­лученные от Пульхерии Александровны, расторопный Разу­михин успел купить ему белье, одежду и обувь. Одежда была поношенная, все же немного приличнее лохмотьев, в которых ходил до того Раскольников. Но даже грязное белье пришлось переменить на нем чуть ли не насильно: он не хотел, он не мог принять от жизни предлагаемых даров; ему казалось, что они надвигаются на него, как рок, как воз­мездие. Все, окружавшие теперь Раскольникова, каждым сло­вом и поступком, одним своим видом невольно как бы ули­чали его в преступлении. Стоит занозить себе палец и будет казаться, что за всё кругом, как нарочно, задеваешь занозой. Что же должна чувствовать уязвленная преступлением со­весть? «Если в ней, — говорит Пушкин, — единое пятно, еди­ное случайно завелося, тогда беда... И рад бежать, да не­куда... ужасно/ Да, жалок тот, в ком совесть нечиста».

Угрызения совести страшны своей безысходностью, лишь полное покаяние на исповеди может избавить от них. Но не одна вера в существование Бога приводит к исповеди и покаянию, надо еще ощутить и принять божественное Пра­во, признать его выше собственной лукавой и лицемерной справедливости. В то, что Бог существует, Раскольников ве­рил и, мы знаем, молился Ему. Это противоречиво и пара­доксально. Но чувства, мысли и поступки любого живого существа всегда противоречивы и парадоксальны. Логичны лишь философские системы, но внутренний мир человека — бездонный океан. Оседлавший логику, далеко не уедет. «С нею, — сказал однажды умнейший и одареннейший чудак, — иной раз до одного места добежать не успеешь».

Рассудок Достоевский, как художник, презирал и твор­чески показывал нам благословенную непоследовательность бытия. Всеми своими творениями он как бы говорит чело­веку: если хочешь жить и не понимать, но постигать жизнь, то приспособь свой рассудок к практическому ежедневному обиходу, а истинный ум, как бы ни был он сам по себе силен и высок, держи всегда на поводу у сердца. Ум, оторвавшийся от сердца, приводит нас, согласно Достоевскому, к роковым ошибкам, к греху, к преступлению.

Личность человека — одно, а его убеждения, порождае­мые рассудком, совсем другое. В «Бесах» Шатов, порвав с революционерами, возненавидел их. Но вот к нему возвра­щается уходившая от него любимая жена, и на радостях он чувствует возликовавшей душой, что любит людей. И вдруг в голове его сверкнула мысль, что ведь и все эти Лямшины, Эркели, Шигалевы и Толкачевы, словом, все эти револю­ционеры-безбожники, за исключением Петра Верховенского, несут в себе образ Божий, и что их убеждения лишь наносная тина на душе, некий суррогат веры. О, если бы только могли они понять, что человек в глубине своей не похож на свои убеждения!

Как всякое обобщение есть искажение, так всякое убеж­дение — заблуждение. Каждый может иметь свои мнения — плод духовных познаний, но страдать убеждениями — значит себя ограничивать и застывать на месте. Достоевский призывал нас к безостановочным исканиям всегда усколь­зающей истины. Обрести ее невозможно, но самый процесс искания, неусыпное стремление ее найти — единственное оправдание человека.

Раскольников сложен и глубок. Свидригайлов правильно определяет его: «Сознавать много можете, много... ну, да вы и делать-то много можете». Раскольникова погубила гор­дыня: в поисках оправдания жизни, ответственность за все зло, свершающееся в мире, он сложил с себя на Бога. Вины, над всеми нами тяготеющей, он за собой не признал и, уединившись в своей каморке, в своем шкапу, належал себе злую теорийку, une theorie comme une autre, не более и не менее, потому что любое теоретизирование, возникающее не как вывод из жизненного непосредственного опыта, а само по себе, непременно злое и ведет к злому деянию. По утвер­ждению Достоевского, недостаточно быть умным и даже чрезвычайно умным, чтобы поступать умно. И надо прямо сказать, что как раз очень умные люди часто поступают в жизни глупее глупых. Достоевский познал это на собствен­ном жестоком опыте.