Свет в ночи

Всё, что в дальнейшем произошло с Раскольниковым в этот знаменательный для него день, развивалось с неукосни­тельной последовательностью, как нечто заранее подготов­ленное в духовных глубинах и теперь отражающееся вовне, в мире явлений. Такой подход к свершающемуся в жизни чужд и недоступен людям душевно-телесного склада, вроде Флобера, Тургенева, Льва Толстого, Чехова, Бунина. Чита­тели двадцатого века, развращенные реалистическим искус­ством, должны перестроиться на иной лад, чтобы идти вслед за Шекспиром, Сервантесом, Бальзаком, Гоголем, Достоев­ским, вслед за великой российской поэзией, от Державина до наших дней. Недаром у нас так мало настоящих ценителей поэзии. Ведь, ох! как нелегко переходить от костей и мяса, от душевных настроений и задушевного нытья, от какой- нибудь Купринской «Ямы», картин Шишкина и Айвазов­ского к чему-то подлинно реальному, не только трехмерно­му, но и трехпланному. Понадобилось величайшее крушение, поныне все еще продолжающееся, чтобы очнуться от усы­пительных описаний житья-бытья тех времен, когда мы не жили, а поживали, да добра наживали. Мудрено прийти в себя «от перенюха роз и оперного пенья», как сказал по поводу произведений Тургенева один одаренный шутник. Но стояние у смертного столба и щи с тараканами на каторге далеко отстоят от bel canto. Перед Достоевским раскрыва­лись пропасти человеческой души. И, прежде всего, он уви­дел, что нет в жизни изолированной, отдельной личности, что все мы отражаем и дополняем друг друга. Нет челове­чества, есть грехом раздробленный Адам, а мы — его части­цы, неустанно ищущие воссоединения, стремящиеся один к другому с тем, чтобы снова взорваться под напором греха и снова, в тоске и надрыве, искать воссоединения. Здесь замечу, что я никогда не мог понять, почему Вячеслав Ива­нов, тончайший знаток творчества Достоевского, так грубо однажды ошибся. По его мнению, персонажи Достоевского не всегда житейски обснованно собираются вместе тут или там, что тагкие внезапные сборища нужны и удобны автору, но ходом событий не оправданы. Пиши Достоевский реали­стические романы, утверждение Вячеслава Иванова было бы справедливо. Но, ведь, сам он первый заметил, и в этом его большая заслуга, что романы Достоевского мистериальны. При развитии мистерии автор не всегда может, без наруше­ния художественной меры, задерживаться на житейских при- чинно-стях. И жизнь и искусство, в данном случае, — на сто­роне Достоевского. Он на собственном опыте познал, что такое неожиданность, необъяснимость и чудесность собы­тий. Он заработал право отвечать на наши требования есте­ственности: у меня это так, потому что это так. Всех причин не соберешь, а фантастичности ежедневных будничных про­исшествий все равно не перещеголяешь.

*

«Простившись с Разумихиным, он (Раскольников. — Г. М.) до того ослабел, что едва добрался сюда. Ему захоте­лось где-нибудь сесть или лечь на улице. Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний розовый от­блеск заката, на ряд домов, темневших в сгущавшихся су­мерках, на одно отдаленное окошко, где-то на мансарде, по левой набережной, блиставшее точно в пламени от послед­него солнечного луча, ударившего в него на мгновение, на темневшую воду канавы, и, казалось, со вниманием всмат­ривался в эту воду. Наконец, в глазах его завертелись какие- то красные круги, дома заходили, прохожие, набережные, экипажи, — все это завертелось и заплясало кругом. Вдруг он вздрогнул, может быть спасенный вновь от обморока одним диким и безобразным видением. Он почувствовал, что кто- то стал подле него, справа, рядом; он взглянул — и увидел женщину, высокую, с платком на голове, с желтым, продол­говатым, испитым лицом и с красноватыми, впавшими глаза­ми. Она глядела на него прямо, но, очевидно, ничего не ви­дала и никого не различала. Вдруг она облокотилась пра­вою рукой о перила, подняла правую ногу и замахнула ее за решетку, затем левую, и бросилась в канаву. Грязная вода раздалась, поглотила на мгновение жертву, но через минуту утопленница всплыла и ее тихо понесло по течению, голо­вой и ногами в воде, спиной поверх, со сбившеюся и вспух­шею над водой, как подушка, юбкой.»