Свет за окном

– Дорогая моя, никто вас не винит! Стефану необходимо было послать кого-то в Париж и выяснить, как далеко зашла ситуация. А ситуация эта, смею вас заверить, куда хуже, чем он опасается…

– Стефан поручил мне как можно скорее сообщить в Лондон о том, что тут происходит.

– В этом уже нет нужды. На британское правительство я не работаю, но знаком с теми, кто занимает высокие посты в разведке, и связь мы поддерживаем. О сложившейся ситуации я успел сообщить в Лондон утром. Стефан скоро получит известие. И Проспер, который руководил группой, и его радист, – оба они под арестом. Участники группы, кто смог, либо уехали из Парижа, либо залегли на дно, до дальнейших распоряжений. Иными словами, моя дорогая Констанс, здесь просто не осталось той группы, к которой вы могли бы присоединиться.

– Вот как? А может быть, перебросить меня в другую группу?

– В обычных обстоятельствах, да, разумеется, следовало бы. Однако так уж случилось, что вчера вы познакомились кое с кем из весьма влиятельных немцев. – Эдуард, поставив чашку на стол, наклонился поближе к Конни. – Только вообразите себе, Констанс: вас переслали в другую сеть, вы успешно начали ту работу, для которой вас готовили, и вдруг – ап! – вы арестованы, вас допрашивают в застенках гестапо. И тут еще одно совпадение: один из тех, с кем вы вчера познакомились, скажем, полковник фон Вендорф, входит, чтобы вас допросить. И кого же он видит привязанной к стулу? Констанс, кузину дорогого друга графа де ла Мартиньереса, в доме которого он с ней встречался! И что он, по-вашему, станет думать? Что его дорогой друг Эдуард не знал об умонастроениях родственницы? Нет, как минимум он начнет присматриваться и к графу, и к тем французам, которые собираются у него за столом, и, надо полагать, вскоре задастся вопросом, в самом ли деле они искренни и лояльны к немецкой оккупации и вишистскому режиму или только делают вид, что лояльны?

– Да, я все понимаю, но где же выход? И на кого вы работаете, Эдуард?

– Этого знать не надо, – поспешно ответил он. – Действительно, Констанс, поверьте: лучше не знать. Скажу лишь одно. Все, чем я занимаюсь, целью своей имеет освобождение моей страны от нацистов и от марионеток Виши, людей безвольных, которые, чтобы спасти свои шкуры, идут на все, что приказывают им немцы. Четыре года я потратил на то, чтобы войти к ним в доверие. Мое состояние, вкупе с их жадностью, сделало это возможным. И прошу вас не забывать о том, чего мне это стоит, Констанс. Каждый раз, когда кто-то из них переступает мой порог, я сгораю от желания схватиться за пистолет.

Эдуард стиснул руки так, что побелели костяшки пальцев.

– И что же я делаю взамен? Приглашаю их за свой стол, угощаю лучшим вином из моих подвалов, на черном рынке покупаю лучшее мясо и лучший сыр, веду с ними светские беседы. Вы спросите, как это может быть? Как я терплю это?

Конни молчала, понимая, что эти вопросы задаются не для того, чтобы она на них отвечала.

– А терплю я это ради того, чтобы порой, когда коньяк развязывает языки, пьяный немец невзначай обронил слово-другое. И порой это слово позволяет мне предупредить тех, кто в опасности, и, возможно, спасти жизнь людям. И вот ради этого – да, я готов терпеть их за моим столом.

Конни кивнула, ни слова не говоря.

– Именно потому – вы, конечно же, не можете этого не понимать – ни звука не должно просочиться за эти стены относительно моих связей с организацией, которую нацисты так отчаянно хотят прихлопнуть. Малейший подобного рода намек поставит под угрозу передачу сведений, насущно необходимых организаторам Сопротивления, и, хуже того, приведет к гибели тех беззаветно смелых людей, что сотрудничают со мной… Я боюсь не за свою жизнь, Констанс, а за жизнь тех, за кого я в ответе, – за Софи, к примеру. Живя со мной под одной крышей, она не может не принимать участия в том обмане, в который я вовлечен. И это делает ее уязвимой… Боюсь, – Эдуард поднялся и подошел к окну, за которым купался в утреннем солнце зеленый ухоженный сад, – что ввиду этого карьеру британского агента вы продолжить не сможете.

Смысл сказанного не сразу дошел до Конни. Как, неужели вся ее диверсионная подготовка, все эти физические нагрузки, умственные усилия и, главное, напряжение чувств – все зря?!

– Понятно. И как вы намерены со мной поступить? – спросила она, сама понимая, что вопрос прозвучал жалко.

– Весьма уместный вопрос, Констанс. Я уже сообщил в Лондон, что вы здесь, со мной. И порекомендовал немедленно уничтожить все сведения о вашей отправке в Париж. Всех, кто во Франции знает о ней – их, на удачу, не так много, – известят, что всяческие контакты с вами отныне им запрещены. Принесите мне ваши документы, мы их сейчас же сожжем в камине. Захватите также и чемодан, от него мы тоже избавимся. Новые бумаги для вас готовят. Отныне вы просто Констанс Шапелль, проживающая в Сен-Рафаэле, – в точности как вас знают те, кто уже знаком с моей кузиной Констанс.

– И что будет? Меня отошлют домой, в Англию?