Свет женщины

– Что ж… Как-то она мне сказала: «До определенного предела, но дальше – нет». Она не просто отказывалась страдать: это был вкус к жизни, к ее полноте. У нее этот вкус был слишком развит, чтобы согласиться вылизывать объедки с тарелок. Тогда я трусливо ответил: «Раз так, уйдем вместе». Она страшно рассердилась. «Не может быть и речи. Ты говоришь так, как будто один ты любишь. Мне ненавистна сама мысль о том, что я умру, унеся с собой смысл своей жизни. Не знаю, что такое «быть очень женственной» или «очень мужественным», если это не значит быть прежде всего любимой или любимым. Так что обещай… обещай мне, что не будешь оправдывать все своим горем, прятаться в нем. Мрачное пристанище среди руин и колючек. Нет! Я не хочу, чтобы смерть прибрала к рукам больше, чем может унести. Ты не должен запираться в темнице воспоминаний. Я не хочу помогать каменным стенам. Мы с тобой были счастливы – теперь мы у счастья в долгу». Не знаю, что вам еще сказать, разве только вот что: я ей отдал все, и все это у меня теперь осталось. Любовь – единственное богатство, которое приумножается, когда его расточаешь. Чем больше отдаешь, тем больше тебе остается. Я жил этой женщиной и не понимаю, как можно жить иначе. Хотите каких-то воспоминаний? Вот одно, пожалуйста. Она лежала. Ей было уже очень плохо тогда. Я склонился над ней… Сильная рука, мужское присутствие, поддержка, в духе «я с тобой…». Повеситься можно. Она прикоснулась к моей щеке кончиками пальцев. «Ты так меня любил, что это вроде как дело моей жизни. Как будто я создала за свою жизнь что-то стоящее. Напрасно они стараются, те, кто ведет счет в миллионах: только вдвоем можно состояться. Миллионами можно считать только до двух». Что-нибудь еще? У нее были очень светлые волосы… на губах радостная улыбка, которую невозможно спугнуть… Она не похожа на вас, вы совсем другая, к тому же дело уже не в вас и не во мне, но в том, что нас объединяет… из-за ее отсутствия. Есть одно известное высказывание, оно многим нравится, потому что представляется мудрым: «Нужно отдать огню его долю». Так вот нет. Почему? Очень просто: огонь никогда не наедается, его доля не гаснет, не может погаснуть. Видели вы на улицах пожилые пары, стариков, которые еле идут, но поддерживают друг друга? Это она и есть, его доля. Чем меньше остается от каждого, тем больше – от них двоих…

Она подождала немного, слушая ночь, потом спросила:

– Господи, но что же вы собираетесь делать со всем этим?

Я опустил глаза, чтобы сдержаться. Я буду жить до глубокой старости, чтобы передать тебе свою память. У меня будет родина, будет земля, источник, сад и дом: отблеск женщины. Покачивание бедер, развевающиеся волосы, морщинки, которые мы прочертим вместе; я всегда буду знать, откуда я. У меня всегда будет родина в лице женщины, и если мне придется оказаться в одиночестве, то только как часовому на посту. Все, что я потерял, возвращается ко мне смыслом жизни. Нетронутое, невредимое, нетленное… Отблеск женщины. Я прекрасно видел, что ты все еще сопротивляешься, ты пыталась слушать меня, как слушают, оценивая тембр, своеобразие исполнения, и в какой-то момент, чтобы отгородиться от меня, с той насмешкой, которая так выручала нас, ты яростным жестом включила кассету, и мой голос заглушили потоки другой музыки, уже освоенной. Потом были еще какие-то улицы, ты расплакалась ненадолго от досады, злясь на себя за то, что отступаешь перед убежденностью фанатика, сидевшего с тобой рядом, а когда мы попали к тебе и ты снова оказалась в моих объятиях, у меня на груди, там, где несчастье бессильно, где с нами ничего не может случиться, я, понял, что все спасено. «Не ищи легких путей, Мишель, не отказывайся от любви, прикрываясь мной: смерть – прожорливая тварь, я не хочу ее прикармливать. Я ухожу, но хочу остаться женщиной». И когда ты, Лидия, шепнула мне, без тени упрека: «Никогда ведь не будет никого другого, только она», я понял, что твое сердце уже полно нежности к той, которую я тебе доверил. Мы возвращались: конец скитаниям, покой тихой гавани. Кончилась великая травля, как будто мы достигли убежища, земли обетованной, где было все, что у нас украли. Даже если речь не шла уже ни о тебе, ни обо мне, а о борьбе за честь, даже если мы просто соединили наши воспоминания, все же за этим стояла победа человека. Не знаю, то ли это я бормотал, то ли голос старого рассказчика у меня в груди… Пусть вокруг темно, но небезнадежно: свет еще прекраснее в этой черной шкатулке.