Свет женщины

– Да, это прекрасно передал один великий поэт, действительно великий, который ничего не написал, не сочинял стихов о любви и этим выразил ту огромную пустоту, которая без нее зияет в нашей жизни. Мне жаль этих людей. Если ты любил женщину всем сердцем, всем зрением и слухом, всеми утрами, лесами, полями, ручьями и птицами, понимаешь, что любил ее недостаточно и что мир – это лишь начало того, что еще предстоит. Я не прошу вас принять эту религию вместе со мной, я знаю, что вы хотите лишь помочь другой женщине, сделать ее смерть менее жестокой. Мы проговорили всю ночь, а я почти ничего вам не сказал, потому что ваши губы говорили мне о ней. Вы так и не узнаете, как сильно она в вас верила и полагалась на вас. Мы часто бывали во Фло: она предпочитала вековые леса морю с его непостоянством. Она знала, что погибает, но на природе это не так заметно. Когда ее спрашивали, кто она по знаку зодиака, она отвечала, смеясь: «Светлячок». Она любила прикасаться к черным камням, мечтающим об эфемерности. Мы шли среди деревьев навстречу другой паре, через тысячу лет, через десять тысяч, потому что жизнь сама нуждается в смысле жизни. Она говорила, что я идеализирую женщину и ее реальность сводится на нет, но это и лучше: так она меньше ощущала свою обреченность – вне реальной человеческой природы она становилась менее смертной. Я прекрасно помню то место, тот путь; там был темный сине-зеленый пруд в блеске стрекоз – мерцающих вспышек на стыке между солнцем и тенью. Враг уже торжествовал, наши дни были сочтены, она надеялась только на тебя. «Я хотела бы, чтобы она пришла сюда через год, когда здесь снова будет это сиреневое пятно вереска, и твоя рука в ее руке вспомнит о моей. Хорошо бы, конечно, немного красивых стихов, но что уж там: для поэтов говорить о любви значит отказаться от оригинальности, а это требует большой решимости. Любовь, пара – о чем тут говорить, когда человек исследует Марс, высаживается на Луну, нет, в самом деле, это какая-то архаика. Впрочем, разве кто-нибудь уже сказал, что вся женская сущность – это мужчина, а мужская – женщина? Ведь нет. Я понимаю, что невероятно глупо расставаться с тобой по каким-то техническим причинам, из-за всех этих проблем с органами, вирусами, еще бог знает с чем, но не сомневайся: я вернусь к тебе другой женщиной. Я много думаю о ней. Даже смешно, как я беспокоюсь о ее красоте. Я не знаю ее, очень может быть, ей недостанет братских чувств, и тогда нам будет сложно, ей и мне. И все-таки я ей уже помогла: ты не сможешь жить без меня, а мое место – вот оно, уже готово для другой. Я не хочу уйти как воровка, ты должен помочь мне остаться женщиной. Самый жестокий способ забыть меня – это отказаться от любви. Скажи ей…» Но зачем, Лидия? Ты знаешь, ты понимаешь: мы вдвоем. Хлеб не надо изобретать, вода ничего не объясняет источнику, а сердце не рассказывает крови, чем оно живет… Давным-давно известно, как образуются безжизненные миры, от какого леденящего душу отсутствия женских губ. Так пусть они пребывают в унынии, оттого что земля – прах, а мне совершенно безразлично, кто прах, а кто Бог, потому что ни то ни другое не женщина. Иногда я даже отправлялся взглянуть на соборы – в Реймс, в Шартр, чтобы увидеть, как глубоко можно ошибаться… Смысл жизни имеет вкус поцелуя. Там мое рождение. Я оттуда.

Она наклонилась ко мне, но по ее лицу, которое, однако, было сейчас так близко, я не мог понять: она со мной наконец или просто дает мне напиться. И вдруг, в каком-то внезапном порыве, она меня обняла, прижав к себе, совсем как в моих самых давних воспоминаниях.

– Ты вор, Мишель. Разоритель церквей. Тебя схватят за осквернение соборов.

Она взяла мою руку и улыбнулась ей:

– А у тебя, оказывается, есть кулаки. Для чего?

– Чтобы мечтать о кулаках. На самом деле кулаков еще не существует, это выдумка Гомера. Легенда, которую старые цепи рассказывают новым, чтобы их укрепить.

– И что же, Мишель? Что?

Мои пальцы коснулись ее губ, долго блуждали по ним, чтобы не разучиться благословлять. Моя рука прошлась по ее волосам, взявшим у возраста все самое светлое, по морщинкам в уголках улыбающегося рта, потом по вертикальной черточке на лбу, словно распятой на крыльях бровей, потом по сеточке вокруг глаз, так тщательно и тонко прорезанной. Жизнь в таких делах мастер.

– А то, что ты здесь и со мной свет женщины. Другие, может быть, в состоянии жить вдали от него, но не я.

IX