Свет женщины

Когда я открыл глаза, бледный день занимался за окнами под лязг мусорных баков. Ночные воды убывали, унося с собой непроницаемость тьмы: мебель, вещи, одежда, циферблаты часов, материализовавшись, теперь глядели на меня со всех сторон. В кильватере удаляющейся ночи я различал только длинную руку Лидии и ее пустую, одинокую ладонь. Я наклонился и спрятался в ней еще на мгновение. Лидия, конечно, просто притворялась спящей, чтобы ничего не усложнять. Может быть, она ждала, чтобы я ушел, потому что целая жизнь – это слишком долго и ей, наверно, стало страшно. Я встал, оделся. Домработница должна прийти через час, но я хотел быть там раньше нее. Хотел посидеть рядом, немного подождать: в конце концов, нам ничего не известно о смерти, и мы с Янник никогда не нуждались в словах, чтобы понять друг друга. Хотя мы договорились, что я не увижу ее после…

– Совершенно не могу представить, на что я буду похожа. Говорят, обычно вид у всех спокойный, умиротворенный, словом, еще одна гадость напоследок…

Я вернулся в спальню. Лидии там не было. Я нашел ее в кухне. Сел напротив, ничего не говоря, и стал пить кофе. Дневной свет шарил по ее лицу, и какими дорогими вдруг показались мне эти следы усталости, эта осунувшаяся бледность, морщинки! Утренний старьевщик ничем тут не разжился и лишь поднял в цене то, что пришел обесценить.

– Лидия, ты не могла бы пойти туда со мной?

– Хорошо.

– А потом мы сразу уедем. Паспорт при тебе?

– Да. Я давно уже готовилась бежать.

– Прямо оттуда – в Руасси. Можно для начала в Мексику.

Зазвонил телефон. Звонили долго. Она не подошла.

– Это Ален. Он звонит каждое утро… Я не поеду с тобой так далеко, Мишель. Ты фанатик любви к женщине, и в этом больше фанатизма, чем собственно женщины. Твое падение чересчур возвышенно для меня. Ты падаешь слишком высоко. Ты пьян от горя, и я не знаю, кто ты на самом деле. Уезжай один, а через три месяца, через полгода ты вернешься, и мы попробуем познакомиться. Посмотрим. Хотелось бы, чтобы я ошибалась, я даже была бы счастлива ошибиться. Но ты должен мне помочь. Это будет трудно – изо дня в день, шаг за шагом, по миллиметру. Мы ведь всегда пробираемся навстречу друг другу ползком. Сейчас ты не ты. Ты – это она. Скажу больше: дело уже не только в ней или в тебе, и еще меньше – во мне, но в твоей великой битве. Ты ведешь какое-то первобытное сражение за честь человека. И отказываешься принять поражение. У тебя сжимаются кулаки. Я прекрасно понимаю, что это ради нас, нас всех, как всегда, когда мы противостоим несчастью. Я думаю об этих замечательных хирургах, швейцарцах и шведах, работающих на развалинах Бейрута: они спасают не только тех, кого спасают, но и нечто гораздо большее, даже когда не удается спасти никого… Ты так любишь другую женщину, что слишком легко отдаешь все.

– Ты взвешиваешь за и против, Лидия. Я не знаю, что значит взвешенная надежда. Любовь – это путешествие, в которое пускаются без карты и компаса, и заблудиться можно только от чрезмерной осторожности. Ты поразмыслила и решила, что я слепо верую в женщину. «Остановился в первой попавшейся часовне и молится». Но скажи, кто в наши дни будет говорить такое? Кто отважится? Кто сегодня отважится заявить о своем постоянстве? Кто отважится сказать, что честь, смысл, мужество и смелость быть мужчиной – это все женщина? И опять же, я ведь даже не прошу полюбить меня, я говорю только о братстве. Я прошу тебя быть рядом со мной, чтобы указать несчастью его место. Для человека нет более высокого служения. Женщина, мужчина – и вот уже бросок игральных костей упраздняет случай[14]. Нам потребуется немалая вера, чтобы выстоять среди всех этих фальшивых храмов.

– Мишель, искусственное дыхание может вернуть к жизни, но жить так постоянно невозможно.

– Жить будем потом. Пока мы можем только дать шансу шанс. Мы живем в такое время, когда каждый кричит от одиночества и никто даже не задумывается, что кричит от любви. Когда люди умирают от одиночества, они всегда умирают от любви.

– Я только хочу сказать, что, может быть, лучше остаться в Париже, потому что здесь будет гораздо труднее, чем в каких-то сказочных странах, и мы быстрее разберемся что к чему…

Она опустила глаза. Ее рука нервно перебирала крошки на столе. Все шло ко дну, ускользало, и я не знал, как это удержать.

Зазвонил телефон.

– Вот видите, – сказал я. – Здесь будут без конца звонить. У вас ли, у меня… Нужно уехать.

Она держала пиалу с кофе двумя руками и размышляла. При свете дня, да еще на кухне.

– Хорошо. Пойду собирать чемодан.

Я вдруг вспомнил, где оставил дорожную сумку: в гримерной у сеньора Гальбы. Там был мой паспорт, дорожные чеки. Лидия нашла в справочнике телефон «Клапси», но там никто не брал трубку.

Я вспомнил, что маэстро остановился в гостинице «Кийон», и позвонил туда.

– Будьте добры, мне нужен сеньор Гальба.

Меня соединили.

Мне ответил женский голос, и я повторил свою просьбу.

– Кто его спрашивает?

– Скажите, что это его друг из Лас-Вегаса.

Пауза…

– Вы его друг? Он… он… Не могли бы вы прийти сюда, месье? С ним что-то неладно.

– Сердце?