Светлая печаль Авы Лавендер

Первые крылья Гейб смастерил из пропитанной лаком миткали, натянутой на рамку из бамбука. Из этого ничего не вышло, и он взялся за прутья – сплел ивовую кору с лозой земляничного дерева, но изделия оказались слишком тяжелыми. Еще Гейб сделал пару из алюминиевой проволоки и кисеи, но, оторвавшись от крыши сарая, спикировал прямо вниз и не на шутку испугался.

Гейб – весь рот в крови – доковылял до мастерской, порадовавшись, что свидетелем этого летного испытания стал один только Генри и ни мамы, ни меня рядом не было.

– Неудача номер четыре, – пробормотал Гейб, швырнув сломанные крылья в угол на растущую кучу мусора. Этим он потревожил живущую в стропилах летучую мышь, которая вылетела на улицу. Последовав за рукокрылой и увидев, как в ночном небе машут крылья, Гейб понял, что все это время искал вдохновения не там. А еще он решил, что летучую мышь надо поймать.

– Нам потребуется мамин дуршлаг, – сказал Гейб Генри. – И много жуков, комаров, мух и… мотыльков. Вот таких! – Протянув руку, Гейб поймал на лету насекомое с коричневыми крыльями. В кухне он положил его в пустую банку из-под кофе, и трепещущие крылышки глухо забарабанили по жестянке. Перерыв шкафы, он нашел дуршлаг. В гостиной он принялся пролистывать книги о птицах, которые заказал по почте несколько лет назад, пока не обнаружил то, что искал: коротенькую заметку о летучих мышах.

Из окна второго этажа мама наблюдала, как Генри ловит во дворе мотыльков.

Внезапно Вивиан вспомнился день, когда Джек уезжал в колледж. Вспомнилось, как он вручил ей стеклянную банку и спустился с холма и как горели задние фары «Купе» его отца.

В банке была стрекоза. Вивиан никогда не видела их так близко: переливчатые зеленые крылья казались слишком хрупкими, чтобы быть пригодными к полету.

Позднее Вильгельмина рассказала Вивиан о связанном со стрекозами суеверии.

– Это такое старое выражение, что теперь, наверное, никто уже и не вспомнит, откуда оно пошло, – сказала она.

– Как оно звучит? – поинтересовалась Вивиан.

Глаза Вильгельмины хитро заблестели.

– Поймаешь стрекозу – меньше года до свадьбы.

Стрекозе Вивиан оставалось жить меньше недели.

Она спустилась вниз и спросила Гейба:

– А что это Генри делает?

– «У летучих мышей и птиц схожий контур взмаха крыла», – прочитал Гейб из книги, которую держал в руках. В волнении он поднял глаза на Вивиан. – Я поймаю летучую мышь. Генри ловит жуков, чтобы кормить ее.

– Почему бы не поймать птицу? – спросила Вивиан. – Это можно сделать днем.

Гейб снова оторвался от книги.

– Скопировать перья у меня не получается. Я пробовал.

На поимку летучей мыши ушло три вечера. В конце концов зверушка сама залетела в старинную ржавую птичью клетку – Гейб нашел ее в подвале, всю в вороньих и голубиных перьях. Каждый вечер после ужина Генри сквозь прутья кормил летучую мышь насекомыми, а Гейб работал над новой парой крыльев.

Глава пятнадцатая

Я спала, когда Кардиген постучала в окно. Она забралась на вишню, откуда, задыхаясь, подтвердила то, что мы обе подозревали с того самого дня, когда она заехала Джеремайе коленом в пах.

– Одно из них похож на инжир – розовый чахлый инжир, – сказала она.

– Фу. – Впустив ее, я забралась обратно в постель и завернулась в крылья, как в одеяло. – А каким оно должно быть?

– Совсем другим, – пожала плечами Кардиген.

Моя комната выглядела как классическая комната конца пятидесятых: на полу стопки журналов мод, туалетный столик с кружевной оборкой; зеркало в полный рост напротив односпальной кровати с подушками и стеганым одеялом, расшитым разноцветными треугольниками. Все в ней указывало на то, что я обычная девочка-подросток. Только не было тут ни розового телефона-аппарата «принцесса»[49] для полуночных разговоров, ни двухцветных «оксфордов», подошвы которых стерты от хэнд-джайва на школьных танцах. У меня почти не было связи с внешним миром, поэтому я не нуждалась в этих предметах. Зато было окно, сквозь которое я смотрела на корабли, проплывающие каждый вечер по Салмон-Бэю. И были груды перьев, которые таинственным образом скапливались в пустых углах комнаты.

– Так вы с Джеремайей все еще вместе? – поинтересовалась я.

– Господи, нет, конечно. – Кардиген вытащила из кармана пальто тюбик помады. Мазнув по губам, она бросила его мне. – На вот, попробуй. У мамы стащила. – Я положила помаду на тумбочку. Кардиген улыбнулась своему хорошенькому белокурому отражению в зеркале и кончиком пальца стерла красную помаду с зубов.

У меня волосы были длинные и черные, как у бабушки, но если Эмильен свои закручивала в плотный узел на затылке, то я носила высокий хвост с черной лентой. Кардиген считала, что лента мне очень подходит.

– Свои достоинства надо подчеркивать, – сказала Кардиген. – А у тебя, девочка моя, экстравагантная красота. – Она легонько щелкнула пальцем по кончику крыла. – Что греха таить, это просто какая-то диковинная привлекательность.

Что-то дзинькнуло, стекло задрожало. Кардиген распахнула окно и стала бурно жестикулировать.

– Я попросила брата прийти за мной, – объяснила она.