Светлолесье

Альдан некоторое время ощущал враждебную остроту во всем теле, но потом ее вытеснил сладковато-пряный колдовской дух Лесёны.

– Не знаю, как вы, а я уже сыт потусторонним по горло. – Минт сделал вид, что его вот-вот вырвет.

– Поэтому ты так спокоен? – спросил с улыбкой Дан.

Но парень понял шутку по-своему.

– Просто у меня уже отбита мышца, отвечающая за страх. – Он стащил с себя кожух и бросил на лавку. – Давайте выбираться, пока не отбили все остальное.

25 Жемчуг воспоминаний

Новый морок, но то же место – река, текущая вспять. А следом – ясное понимание, зачем я здесь. Похоже, Дарен умел быть благодарным. Он собирался щедро заплатить за подслушанную Весть.

– Пусть ты и не идешь со мной, но возьми с собой хотя бы подарок. – В словах колдуна таилась теплота, разбавленная досадой. Он будто и сам ощутил ее горечь и более ничего не сказал.

Я ступила в реку и вгляделась в воду. Говорить не хотелось, каждый раз, когда появлялся Дарен, я остро осознавала, насколько он коварен. Колдун был весь пропитан уловками и туманом, и последний цеплялся за его одежду и волосы и, казалось, был частью его самого. Вокруг Дарена кружилось так много тайн, но ни к одной из них он не позволял мне прикоснуться свободно. Вот и сейчас цена всего этого – разлука и упреки друзей. Но они были правы. Если моя сила и вправду является ключом к Печати, нужно остерегаться любого, кто предлагает сделки.

На дне мерцали перламутровые раковины. Дарен обрушил в реку поток воспоминаний, сотканных из нитей его собственного колдовства и моих смутных и далеких предчувствий. Он доплел нить и, прежде чем исчезнуть, передал мне. Я схватилась за нее, испугавшись, что и нить растает. Но нет, Дарен был верен слову. Стоило потянуть, и из осевшего речного ила поднялись воспоминания.

Я подавила вздох и стиснула в руке первую мокрую жемчужину.

Моя семья. Лица, присыпанные песком времени. Не разглядеть всех черт! Только детали, яркие пятна милостиво проступили на поверхности. Батюшкин взгляд, под которым не забалуешь, и его пышные усы, свисающие до груди. Матушкина смуглая кожа, угольные волосы, спрятанные под расписной убор с височными колокольчиками.

Я не была служанкой в тех хоромах! Я была их маленькой… хозяйкой.

Узкие длинные окна, дома из песчаника и ржавые дали, занесенные красным песком. В Аскании единственной ценностью для всех была вода. В зале располагался колодец: вода приходила в него по ночам, и слуги прятали наполненные кувшины в самой прохладной комнате. Мы жили на окраине большого города, но я в нем никогда не бывала. Зато неподалеку высились руины, и мне иногда дозволялось гулять среди них. Там однажды я и нашла увядшие острые стебли диких трав.

Моя матушка высохла от палящего солнца и сухого ветра. Слуги шептались, что несчастья обрушились на наш род, когда мы взяли на себя клятую ношу. Батюшка помнился урывками: днем он запирался в своих палатах, все писал что-то. Потом ходил, чернея от тоски и забот.

Помню, я тогда пыталась представить, что могло бы обрадовать матушку, а когда сообразила, сама поразилась своей придумке. Неподалеку от нашего дома, в руинах, рос хилый сад, и по ночам я таскала туда воду из нашего источника. Даже нашла дыру в заграждении, достаточную, чтобы пробираться туда-сюда незамеченной. Я улыбнулась, вспомнив, как отбивал колени чан из-под квашеной капусты, который я приспособила для своей затеи. Не один месяц сменился на небосклоне, прежде чем земля откликнулась и выпустила из себя новые стебли трав.

Сад стал моей отдушиной. Иногда – спасением среди пустыни из песка и слез.

Я готовила венок для матушки, но не успела…

Асканийцы предавали огню своих ушедших, но наш обычай был иным. Долго пришлось слугам рыть, и как же горевал отец, когда его жену опускали в чужую красную землю. И не было подле нового кургана ни предков, ни родового схронника.

Когда я приходила с нянюшкой, та позволяла мне посидеть одной. Сказать то, что никогда не говорила. Я старалась приносить свежие цветы, но они едва переживали дневное пекло. Вот и тогда бледно-желтые лепестки высохли, разметались по красным камням пегим облаком. И батюшка, тоже пришедший навестить курган, заметил их.

– Кто-то вздумал издеваться, – отец говорил, и его верхняя губа подрагивала от презрения и ярости. Он счистил жухлые лепестки, а затем метнул на меня подозрительный, внимательный взгляд.

– Ты видела того, кто это сделал?

Я придержала дыхание в груди. Знала, что стоит отцу узнать про сад, из моей жизни навсегда уйдет что-то ценное. Пусть в этом краю мы жили как изгнанники, пусть многое было утрачено, но мое сердце наконец запело, а дни обрели смысл. Единый был ко мне милостив, и я боялась расплескать этот дар, такой же дорогой, как и вода здесь.

– Нет, не видела.

Я удивилась той легкости, с которой неправда слетела с моих уст.

Отец отвел глаза так же быстро, как и поднял. Дальше он говорил сам с собой:

– Пусть слуги проследят. Это наверняка был он! Чудь побери, проклятый мальчишка нас всех утянет за собой.