Светлолесье

След из киноварно-красных капель тянулся к старой мунне. Дан поймал себя на мысли, что уже видел подобное. Но теперь рядом с ним Игмар и другие червенцы, а Лесёна, хвала Единому, далеко отсюда. Тягучий раскаленный воздух забивал нутро, словно смола. Воины рядом с Альданом едва шли, падали наземь, засыпая. Это был морок Дарена? Сон был его вотчиной. Или же колдовство крови? Защита Печати? Альдана сносило в сторону, ноги едва отрывались от земли. Каждый шаг был подобен шагу сквозь толщу воды. Мир рябил, терял краски, глох.

К крыльцу разрушенной мунны Альдан дошел один. По каменным ступеням тянулся кровавый след, обрывавшийся под грудой плит в центре.

Камни были выворочены, пол вскрыт.

Когда Дан дошел до камня, мир вокруг превратился в черно-белую смазанную картинку.

Княж лежал неподалеку, дышал хрипло и тяжело, стискивал в горсти кафтан, и кровь медленно сочилась сквозь его пальцы. Альдану хватило одного взгляда, чтобы понять: сегодня ночью жизнь Тантора Заревича потухнет. Понимал это и сам княж. Кровь капала у него изо рта, смешиваясь со слюной. Мутный взгляд остановился на мече в руках Альдана.

– Нашел-таки. – Он выхаркнул сгусток крови на камни.

Альдан достал живительную мазь и принялся за работу. На княже было множество царапин, они кровоточили, покрытое сажей, кровью и потом лицо исказилось от боли. Тантор Заревич закрыл глаза.

– Западня, – он едва справился со словом. Альдан пригнулся, чтобы услышать хриплое, на выдохе произнесенное: – Я виноват…

Альдан сказал с горечью:

– Я предупреждал тебя… отец. Зачем ты меня не послушал?

– Ты не понял. – Княж сурово взглянул на сына. – Я виноват лишь в том, что позволил тебе остаться в городе.

Общая беда не объединила их: Тантор Заревич избегал прямого взгляда, ежился, зажимал рваную рану на предплечье, а увидев родовой клинок, отвернулся.

– Кто-то понял, что ты мой сын… Но как?

Альдан молча смотрел на княжа.

– Хочешь узнать, почему я не сказал, что ты пошел от моего семени? Не признал? А я лишь жалею, что не отослал тебя насовсем. Думал, что если между нами не будет сыновней и отеческой любви, ты рано или поздно покинешь Линдозеро. Ты – выродок, дитя, рожденное вне священных уз.

Альдан не удивился таким речам, но все же не сдержался, сдавил туесок с мазью в ладони, и тот рассыпался в щепки. Боль была быстрой и острой.

Но отпустило.

– И кто же моя мать? – со злой насмешкой спросил Альдан. – Как она умерла?

– Не знаю. – В голосе княжа слышалась злость. – Почти любая из Линдозера или Яра. Жены-то мои родовитые не могли родить, так со стыда и со свету белого сгорали! Что за проклятье нам было! Думаешь, ты один такой наследничек выискался? Много у меня выродков, но ты среди них был худший. Дважды порченный.

В глазах Тантора не было ни искры тепла, ни вины, ни привязанности. Единственное, что Альдан уловил в них, – разочарование.

– Чем больше я наблюдал за тобой, тем больше убеждался, что ты не мой. Княжич не мог расти таким, каким рос ты: странный, неприкаянный, будто воробей, выпавший из гнезда…

– Но так и было.

Княж осекся.

– Да. Кое-что я в тебе всегда видел, – проговорил он с горечью. – Упрямый, как Мечислав.

– Я рад, – процедил Альдан.

– А не стоило бы, – вдруг сказал Тантор Заревич, обводя ладонью мунну. – Теперь ты тоже пойман. Это же клеть. Для всех нас. Для вколоченной в землю Чудовой Рати. Для нас, привязанных к участи их сторожить. Предопределенность довлеет над всеми в Линдозере и медленно убивает изнутри! Подумай только: ты навеки привязан к куску земли, и ничего не изменится.

– Но Мечислав…

– Оставил это нам? Своего старшего сына он посадил в Злате, сделал царем над всеми, а младшего, Заревича, оставил в глуши, подгребать сор и оттенять сияние Залесских. Разве это честь?

– Мы стоим на страже мира, а не престола Святобории.

Княж встретился с Альданом глазами.

– Мы?

Настоящее проклятье рода Зари – сражение со скверной изнутри.

Не привязка к Печати сделала дни Тантора Заревича серыми и безжизненными, так же как и изгнание из крепости не сделало Альдана изгоем…

Нет.

Они сами, своей волей отдавали жизни в плен жертвенности.

Проклятье или дар. Важнее, что ты сам для себя решил, своей рукой же и собрал яблоки в корзину судьбы.

Это то, о чем говорила Лесёна в ту ночь, когда Альдан ей открылся.

– Мы сами отдаем Ворону победу! – заорал Альдан. – Но я не стану принимать такой исход! Чудовой Рати, Ворону и колдовству крови не место в мире людей, и мы еще можем отстоять его!

Тантор Заревич слушал. В этот раз он не сердился на упреки Альдана.

– Печать на той стороне, – вымолвил он. – Я пришел, чтобы убедиться в этом, но никого нет. Не знаю, чем тебе помочь. Я ведь всегда хотел избавиться от нее…

– Избавиться?…

– Я… Это ведь я рассказал ардонийскому царю о Печати. Я хотел, чтобы он избавил меня от этого бремени. Он заверил меня, что нашел ответ в древних таблицах… Чудь побери, парень, я больше не мог выносить это место! Жены, дети… все сошли в эту клятую землю! Как я ее ненавижу, только бы ты знал!

Слушать дальше было невыносимо. Дан развернулся и, не глядя, пошел к центру мунны.