Светлолесье

Кожа под наручами слегка зудела. Неудача, постигшая колдовство, была неприятной, но вполне ожидаемой, ведь эти руны действительно покрылись пылью времен, и мы с Федом запросто могли ошибиться. Я поправила наручи и взвесила в руке оберег. Тот остался безмятежно легок и ни о чем сообщать мне явно не собирался.

– Чудь побери!

– И чего тебя тянет в воровскую ночь от костра убегать?

Минт подошел с ворохом веток в руках.

– Я не хотел тебе мешать, но твои пылкие речи потревожили мой слух, и я решил убедиться, не сошла ли ты с ума от этих древних записулек.

– Минт, у тебя бывает такое, будто ты вот-вот вспомнишь, поймешь что-то важное, самую суть?

Наемник внимательно на меня посмотрел.

– А вдруг… вдруг лучше этого не знать? Зачем мучить себя? – В голосе Минта звучало нечто такое, отчего на душе стало тягостно. Я смотрела на Червоточину, и что-то невысказанное маялось в душе.

– Кого ты там видишь? – вдруг спросил Минт.

Я резко опустила взгляд на парня.

– Что?

– Когда ты смотришь на Червоточину, у тебя такой же взгляд, как у Феда, когда он вспоминает о Еларе.

– Это не Елар…

Мне сделалось стыдно. Я колебалась. Рассказать Минту? Я так долго несла эту тайну внутри, и какой в том смысл? Быть может, ничего больше не вспомнится. Я не стану сильнее. Не верну память. Быть может, пора отпустить прошлое.

– Я не знаю, кто он. Даже имени не помню… Знаю только, что когда он гневался, то закусывал губу. – Еще один взгляд на Червоточину, еще один малиновый росчерк на нити жизни. – У него была привычка резко вздергивать подбородок, когда ему что-то не нравилось. Когда он злился, его глаза начинали сверкать, как два лезвия. У него был насмешливый голос с уже различимой, какой-то не по годам взрослой тягучей хрипотцой. Лишь от волнения он становился высоким и ломким, и парень стеснялся этого, а стесняться он ненавидел больше всего на свете, ему не нравилось чувствовать себя уязвленным. Когда такое все-таки случалось, он злился и хлестал словами, точно плетью.

– Ты его любила или жалела? – с горькой усмешкой сказал Минт.

Я тоже улыбнулась.

– Не знаю. Его что-то терзало. Для других он был проклятьем. Но я точно знаю, что однажды он спас мне жизнь. А я не смогла спасти даже память о нем.

– Что с ним стало? – глухо спросил Минт.

Я подняла к лицу запястья. Шрамы на них гудели.

– Сгиб.

– Вот почему ты рвешься к колдовству. – Минт вздохнул. – Хочешь стать защитницей?

Я последний раз бросила взгляд на Червоточину и покачала головой.

– Нет, я просто хочу стать сильнее.

– Но ты и без обряда хорошо колдуешь. Я видел!

– Я колдую по наитию, без знаний. Будто иду по темному лесу, а впереди не огонь, а обманщицы-гнилушки затягивают в марь болотную. Мне страшно, Минт. Что делать? Не отвечай. Знаю, это часть Пути. Но если бы я могла… если б приручила этот огонь! Сколько бы всего могло не случиться! Может, и Фед бы не оказался в теле ящерицы.

– Не в обиду Феду, – тихо произнес Минт, – но, может, тебе просто нужен другой учитель?

Мы в молчании добрели до лагеря, где нас встретил потухший костер.

– Фед?

Наемник скинул валежник.

– Здесь кто-то был, – вдруг тихо сказал он.

Я увидела в руке у наемника заговор-клинок и его черное, как от копоти, лезвие.

– Встань за меня, – сказал Минт.

– Фед!

Я рванула было в туман, но наемник удержал меня.

– Не дури!

– Но если…

– Тихо. – Минт с силой оттолкнул меня к себе за спину. – Слышишь?

Туман сгустился, стал плотным, как неразбавленное молоко. Сквозь него из леса доносился шум. Но то было вовсе не пение птиц и не шелест ветвей. Словно вдалеке кто-то рубил деревья.

Вдруг оберег потяжелел настолько, что лента впилась в кожу и потянула к земле. Хотелось бежать, укрыться – что угодно, лишь бы оказаться подальше от размеренного стука. Не выдержав, я зажала уши.

Стало легче, но в тот же миг я углядела в тумане странное пятно. Пятно росло, становилось темнее, приближалось к нам. Из дымки показалась голова, и миг узнавания случился прежде, чем я успела испугаться: это был Милош.

Я хотела позвать его, но липкий страх заполнил меня. Голова вакханина висела в тумане, отделенная от тела.

И я заорала. Истошно, пронзительно, не умея избавить себя от видения и вызванного им ужаса.

– Лесёна!

Минт заозирался по сторонам, пытаясь увидеть то, что видела я. Но оберег, вдруг ставший безмерно горячим и тяжелым, лишил и меня такой возможности. Колени подломились, и я упала в траву. Кошмарный лик вакханина запечатался в памяти.

И тогда он появился.

Вышел к костру так тихо, словно только и ждал приглашения. На нем был все тот же асканийский кафтан с булавкой, а на лице – все та же самодовольная ухмылка.

– Я не успел попрощаться, знаешь ли, – сказал Колхат.

Морок отделенной от тела головы таял за спиной червенца, и понимание происходящего холодной водой отрезвления растекалось во мне. С Милошем случилось нечто страшное, и хищный оскал Колхата подтверждал догадку.

Червенец шел к Минту.