– Не забывай, что сказал Драург на корабле: эта тайна связана с червенцами. Нам придется быть вдвойне осторожными. Колдовать пока нельзя, ты поняла?
В суме Минта прятались руны моего Пути, и мне чудилась рука помощи, протянутая сквозь века. Таблицы манили, и я не могла погасить разрастающееся желание касаться их.
Руны взывали ко мне.
Пока мы плыли по тенистой, местами заболоченной Вороненке, я украдкой переводила расканийскую вязь и копила решимость упражняться. И лишь когда до Линдозера оставалось совсем немного, а над миром взошел кровавый закат, я поняла, что дальше тянуть некуда.
Инирика говорила, что чародейки откликаются на зов, доверяют миру и знают верный черед. Как знают деревья: пришел молодой Отец-Сол обогреть Матушку-Землю, значит, пора распускать листья. Ритм всего сущего, которому подчиняются все миры. Все одно, все связано. Не зря Крылатая соткала столько невидимых нитей, не зря соединила судьбы. Знать, и моя никуда не денется, если ухвачусь за нее покрепче.
Ведь в Линдозере и вправду хранится тайна. Не для нее ли ожил оберег? Лишь тонкий голосок звучал, не давая покоя. То Колхат обронил в тот вечер в корчме:
– Станешь тут. – Я в задумчивости перемешивала черпаком варево, пока каша не сготовилась целиком. Минт все порывался добавить какую-то травку «для наваристости», но раздавшееся решительное «нет» Феда пресекло его попытки.
Каша получилась тягучая и пресная, поэтому, когда все принялись за еду, без нареканий не обошлось.
– В следующий раз точно подсыплю, – вздохнул Минт.
– Не вздумай, – произнес Фед, в голосе которого, однако, поубавилось решительности. Наставнику достался слипшийся комочек, который он, явно из уважения к моей стряпне, пытался осилить.
– Фед, проведи меня через обряд, – попросила я.
Наставник поднял глаза. В них читалось раздражение, смешанное с усталостью.
– Ты не успокоишься теперь, так?
– Так.
– А не боишься?
Боюсь. Вдруг не сумею удержать колдовство? Но долго упрашивать не пришлось. Я стащила сапоги, и, когда мои стопы коснулись шелковистой травы, Минт спросил:
– А как срастить жилы с землей?
– Колдуны проникают в суть вещей, становятся одним целым с тем, чего касается их внутренний взор, – сказал Фед.
Я потянулась к траве под ногами, к пению птиц в лесу и к ветру, треплющему волосы.
– Ничего не вижу, – сказала я.
– Это пока. Сплети себя со своими чувствами, – медленно и хрипло, слегка нараспев, произнес наставник. – Здесь и сейчас. Через нити нырни так глубоко, как только можешь.
Я внутри. Я у себя.
– И вдохни.
Я почувствовала знакомое тепло и в то же время услышала, как шуршит по бревну лапками Фед. Прервет или нет? «Нет, не думай, – сказала я себе. – Он – снаружи. Я – внутри. Я у себя внутри… вместе со своим огнем. Он – мой, а я – его».
– Я вижу свет! Хорошо, – похвалил Минт, словно каждый день только и занимался тем, что пестовал колдунов. Фед опустил голос до низкого, торжественного тона, каким вещают в муннах просветители:
– Пламя горит ровно… Это твоя сила. Тяни ее к земле. Пусть твои корни вплетаются в Мать – Сыру Землю. Пусть ток жизни наполнит тебя до краев.
И я вдохнула, впитывая ее в себя. Позволила огню струиться от моего живота к рукам, повторила в воздухе перед собой вязь расканийских рун и…
– Лесёна, хватит!
Я открыла глаза.
– Фед…
Я не успела ничего сказать, а наставник воскликнул:
– Погляди на траву!
«Какую еще траву?» – подумала я, но посмотрела вниз и все поняла. В тех местах, где пальцы ног касались земли, теперь были обуглившиеся былинки.
– Вот этого я и боялся, – сказал Фед. – Первое правило, Лесёна. Повтори вслух первое правило Пути Разрушения.
– Нельзя разрушить то, чего нет, – проговорила я медленно. – Силе нужна основа.
Минт подошел и присел рядом.
– Не понял. – Он сорвал черную травинку.
Я отвернулась.
– То, с чем колдун Разрушения сплетает себя, становится основой для заклятья. И основа должна быть разрушена. Но если вместо основы ты берешь часть себя?
– Можно испепелить самого себя? – спросил Минт.
– Да.
– Но… Этот обряд в таблицах Пути Разрушения! Мы наверняка что-то перепутали. Давайте еще раз.
– Нет, – сказал Фед. – Это не работает.
Ящерица повернулась к Червоточине другим боком и пристально посмотрела мне в глаза. Я еще не успела забыть те, другие, человеческие, синего цвета, и была уверена, что сейчас в глубине этих черных пуговок прячется тщательно скрываемая боль.
Я зашнуровала сапоги и поднялась.
– Ты знал, что так будет, правда?
– Я хотел, чтобы ты сама поняла, что древние обряды больше нам не подходят.
Мятые следы на траве еще виднелись под багряным светом Червоточины. Я без труда нашла прогалину, на которой собирала валежник, и пошла дальше в лес. Вскоре густой туман и ветви вынудили сменить направление. Так я вновь повернула к берегу и направилась вдоль него, держа на виду костер.