Светлые аллеи (сборник)

— Не могу, Колян! — прижимает руку к красной со звездами груди Дед-Мороз. — Ещё три адреса. Хлобыстюк вообще на седьмом этаже живёт без лифта. А Гуськова аж за переездом. Боюсь, не дойду. Замёрзну где-нибудь в сугробах. Анекдот будет. Дед-Мороз и замёрз! Не могу!

А Снегурочка может. После подлых уговоров выпивает и Дед-Мороз, занюхивает бородой, в неё же сморкается и, сокрушаясь, выговаривает Снегурочке:

— Гертруда Васильевна, внученька, если ещё раз крикнешь «Пляши», я тебя в детдом сдам. А то нашла Рудольфа Нуриева. Я же не железный. Весь день на морозе. Тем более после вчерашнего гриппа.

Снегурочка молчит и, сердито сопя, закусывает салатом, потом закуривает и они уходят, едва не забыв мешок.

Какую-то ахинею несёт президент. Бьют куранты. Нужно загадывать желание. Я с опаской прислушиваюсь к себе — так и есть, никаких желаний. Только желание выпить ещё. Я выпиваю и моё загаданное желание блестяще исполняется в первые же секунды Нового Года. Вот это сервис!

Хороший это всё-таки праздник. С ёлкой.

Итак, они звались Татьяной

Страшной зимой прошлого года, когда на лету замерзали птицы, ангелы и самолёты, а остальные замерзали на ходу, я по мужской жадности встречался сразу с тремя женщинами. Я был, как волк, который всегда кусает больше, чем может проглотить. Подробно описывать внешность этих женщин я не буду — это займёт слишком много ругательств. Хотя одна из них была довольно симпатична, но, увы, была, десять лет или 50 килограммов тому назад. Сейчас она превратилась в сгусток прогорклого целлюлита и могла вдохновить только людоеда или тренера по борьбе сумо. Ко всему она крепко закладывала за декольте. Видимо, ей не хватало удовольствий в жизни, а удовольствия, которые ей приносил я, как любовник, были сомнительны. Облик двух других, как я уже докладывал, был довольно специфичен, проблематичен и даже безнадёжен. Их поезда ушли, и они, не сумев пройти фейс-контроль, на них так и не попали. Знаете, такая негромкая некрасота, которая погубит мир. Так что, моё самолюбие, когда я с ними спал, тосковало. Секс с ними был для меня мучителен и неизбежен. Но их было легче трахать, чем слушать. Глупость, помножённая на самоуважение, даёт чудовищный результат и рождает монстров. Конечно, что касается своей глупости, я им мог бы дать сто очков вперёд— ведь я был старше и опытнее по этой части. Но я хотя бы понимал, что бестолков и не очень умён и поэтому прятался за молчаливостью. Молчаливость — это как окопчик, защищающий окружающих от меня. Да и человек я — грустящий. А глупость грустного человека не так очевидна, как весёлого.

Вы можете меня спросить, что же ты, дурачина, на них ночевал? Что ж, спрашивайте. Воля ваша. Я и сам об этом довольно долго думал и наконец пришёл к выводу, что не знаю этого. Просто живу по солдатскому принципу — ни от чего и ни от кого не отказываться. Тем более, что своей территории я не имел. И я не донжуан, который соблазняет автоматически и, не тревожась, живёт по принципу «будет день, будет и пися». Так что любовью здесь и не пахло. Я об них не тужил. А пахло здесь блудом — самым здоровым проявлением нездоровой человеческой натуры. И ещё моей половой невзыскательностью.

По странной прихоти случайного они все носили одно имя — Татьяна. Чтобы их как-то различать в голове, я называл их просто — Разведёнка, Вековуха и Шнобель, она же Безутешная вдова, она же Вдова утешившаяся.

Но три женщины — это много. Я сразу понял, что для меня это чересчур. Давал о себе знать возраст, я ведь уже не мальчик. И дело было не в потенции, при разумном планировании и экономии её ещё хватало. Дело в моей куриной памяти, а, доступней говоря, в склерозе. Склероз — это такое состояние отсутствия памяти, когда ненужное помнишь, а нужное забываешь. Он у меня в принципе с детства этот склероз. Рассеянный я очень, как сапёр после того, как он наступил на мину. Вот он шёл, наступил и рассеялся.

А запутаться в географиях их эрогенных мест, позах, в которых они любят, чтобы их употребляли и в ещё десятках нюансов было не мудрено.

Судите сами. Одна была мазохисткой и обожала, когда её щипали и что-то ей выкручивали, а потом опять вкручивали на место. С ней всё должно быть грубо и размашисто, с матом, угрозами, кулаками под нос и криками. Только так её можно расшевелить. Поцелуи же у неё вызывали омерзение. Я напрягал свои слабые садистские наклонности и тонкие руки, а она требовала, — Сильнее! Представь что ты меня ненавидишь!

А мне и представлять было не надо. В эти минуты я её действительно ненавидел. Не понимаю я садомазохизма. Убей бог, не понимаю.