Светлый путь в никуда

– Классическая версия убийства, да? Завещание старой дамы. Должна разочаровать вас – Клавдия еще двадцать лет назад составила завещание и никогда его не меняла. Она завещала этот дом Вике. Квартиру в высотке Анаис. Ей же она завещала и права на «Зимовье зверей», как постоянный доход. Вике отходили права на ее детские стихи и сборники. Так что теперь это все выморочное имущество. Государству, наверное, отойдет. Она однажды мне сказала: у наших из Внуково – у «веселых ребят», у Любови Орловой, Утесова – все, все расточится в прах. Я тогда ей не поверила – молодая была, а точно, все прахом. По аллее пройдите через канаву из нашего «Светлого пути» до дачи Орловой – увидите сами. Старый забор и ржавая эмблема «Мосфильма». А за забором – руины. Все гниет и распадается в прах. Да и раньше-то… О, как же они кичились всем этим в «Московском писателе», в Серебряном Бору и на своей обдолбанной Николиной Горе! И тогда нам, советским нищим пролетариям, казалось – да, и правда, это почти сказка. Дача Орловой – голливудская вилла. Какая, к черту, вилла?! Нелепый деревянный дом с верандой наверху. Какие виллы в Голливуде, в Малибу, какое богатство, какая мебель, какой стиль. Какие сейчас дворцы и поместья построили все эти наши новые – олигархи, генералы, прокуроры, банкиры, их жены, их дети! А этот убогий советский самострой… Аляповатый ситец из Иваново в роли мебельной обивки и штор, такая дешевка! А какая здесь была жуткая канализация – советские уборные, крашенные вонючей краской, с толчками в желтых пятнах ржавчины – там у кого цепь на бачке болталась, а у кого и просто бечевка, как у одного здешнего поэта-песенника – «советской легенды». Потому что заменить унитаз в доме в те времена была целая история, ни черта ведь не купишь, все «доставали». И хлоркой эти наши уборные «Московского писателя» летом воняли, потому что здесь все же Внуково – не город, это дачный поселок. Нам тут снова говорят – мы и так никогда не жили особо богато. Да, мы, простые советские мураши-труженики, плебс, тогда довольствовались малым: единственная пара туфель, пока подметка не отвалится совсем… И пестовали в себе этот мазохизм – «особую советскую гордость». Но и они – советская элита – тоже жили по нынешним меркам как нищеброды. Но сами уверяли себя, что «имеют все, а чего не имеют, то достанут через связи»: нацарапают письмо-слезницу в ЦК, чтобы дали из спецфондов, выделили, обеспечили… Этакий самообман, постоянное вранье самим себе, дикая черная зависть, если сосед по даче получил с барского стола на несколько крох больше… Совковый шик… И все расточилось, развеялось как дым. Клавдия их презирала за это. Но, как видите, презрение от расточения нажитого и ее не спасло.

Гущин слушал не перебивая. Потом спросил:

– Вам она что завещала?

– Свои дневники, полковник. Там много интересного. Если успею опубликовать, огребу деньги. На похороны уж точно мне хватит.

– Там какие-то откровения, компромат?

– Можно сказать и так. Но этому компромату уже полвека. Нет, из-за этого ее тоже не могли убить. Там все умерли. Дети уже умерли тех, на кого все эти бяки она собирала. А правнуки не станут мстить. Там сто пять толстых ученических тетрадей – ее дневники с сорок седьмого года. И все целы.

«И снова все мимо, – подумала Катя. – За какую бы нить мы ни ухватились, все не то».

– Она мне завещала и черновик своего знаменитого письма Сталину сорок восьмого года. – Эсфирь глянула с усмешкой на Гущина: – Литературный музей и два коллекционера уже звонили насчет него. Так что она обеспечила меня, моя дорогая. Теперь будете думать, что это я ее убила за наследство? Там сумма в два миллиона рублей. Это много или мало, по-вашему?

– Для такого убийства – ничто, – сказал Гущин. – А это ее письмо Сталину…

– О, я ждала все эти дни, когда вы об этом заговорите. В интернете прочитали, да?

– Так точно, – Гущин курил.