Светлый путь в никуда

– Как на картине «Над вечным покоем», правда? – подал голос просвещенный лейтенант полиции. – Вон обрыв. Крылья нужны, чтобы отсюда взлетать.

Дали смутны… серые жемчужные тучи осенние и лучи солнца. Все это так близко, потому что небеса словно нависают здесь над землей. А прямо под ногами открывается огромный провал – карьер с обрывистыми глинистыми берегами, где глина вся в промоинах, ямах и маленьких пещерах, и все это в переплетении древесных корней, сухих веток, палых деревьев. А там, внизу… ох, голова кружится… там, внизу, глина, камни и небольшое мелкое озерцо воды.

А если не смотреть вниз, то открывается бесподобный вид на леса, поля, и так до самого горизонта. Покой… удивительная хрустальная тишина.

Конечный пункт.

Вглядываясь в даль, подставляя лицо ветру, что дул здесь с далеких полей, Катя подумала: Горгона могла, да… Несмотря на свое увечье, женщина вполне могла выбрать именно такое место для вечерней медитации, обдумывания планов, уединения. Но могла она выбрать это место и как свой конечный пункт, если жизненные обстоятельства сложились так, что жить ей стало невмоготу.

И во все это можно было бы поверить и принять это, если бы…

Не три трупа в доме в «Светлом пути».

Если бы не странная смерть капитана Филиппа Шерстобитова, делавшего запрос о деле утопленных брата и сестры Сониных.

Полковник Гущин бесстрашно подошел к самому краю обрыва. У Кати закружилась голова.

Гущин смотрел вниз.

– Там ее нашли, лейтенант?

– Так точно.

– А кто?

– Сотрудники санатория. Позвонили нам. Мы сразу приехали. Достали тело. Туда с ума сойдешь спускаться, чуть ли не по веревке пришлось. Она лежала в воде. Там очень мелко.

– А воды в легких не было? – спросил Гущин, делая шаг к самой кромке обрыва.

– Федор Матвеевич, – Катя окликнула его.

У него было какое-то странное выражение лица в этот миг. Обрыв, провал словно притягивал и его. Катя вспомнила аварию на дороге, как тело Ивана Титова взлетело в воздух от удара о капот грузовика.

– Воды в легких не было, – участковый тоже смотрел на Гущина. – Закрытая черепно-мозговая травма и шея… Вы лучше отойдите оттуда. Там же глина, пласт может осыпаться и… Да отойдите же!

Гущин словно не слышал.

Жемчужный свет осеннего дня… дали смутны… В кустах тренькает какая-то птаха, словно дразнит…

– Как она была одета? – спросил Гущин.

– Как для прогулки. Брюки, легкая куртка, кроссовки на липучках.

– Одежда эта ее где?

– У меня хранится. Мне судмедэксперты отдали.

– Я ее потом заберу у вас, лейтенант. Вы сказали, она с палкой ходила. Палку вы нашли?

– Нет.

– Нет? Ни здесь, наверху, ни там, на дне?

– Не было ее палки… Ой, а я и не подумал об этом. А вы… вы так подробно расспрашиваете – почему?

– Я дело об убийстве расследую, лейтенант.

Лейтенант Щеглов помолчал. А потом сказал:

– Есть одно обстоятельство, которое… Ну, мне оно показалось странным.

– Что за обстоятельство?

– Это надо вам показать наглядно в заключении судмедэкспертизы и на фото, которое я делал при осмотре трупа.

Гущин оглянулся на него. И отошел от провала.

Катя перевела дух. Ей хотелось сесть на землю. Она не могла описать словами, почему она вдруг ощутила такую безмерную слабость и такой страх. Ничего ведь не происходило… он просто задавал вопросы. Вполне по делу…

Они вернулись к машине. Катя с вопросами ни к участковому, ни тем более к Гущину не лезла. Она лишь бесконечно радовалась тому, что они покинули Конечный пункт.

Лейтенант Щеглов показал им путь до своего участка и маленького опорного пункта, размещавшегося в торце Дома быта. Там он достал из сейфа проверочный материал – не слишком толстую папку – и раскрыл ее на фототаблице. И Катя увидела Ангелину Мокшину – Горгону такой, какой она стала через двадцать шесть лет после событий на Истре.

Ничего общего с женщиной из парка с фотографии – самоуверенной и привлекательной, прекрасно осведомленной об этой своей привлекательности, темноглазой, стильной, небрежно курившей сигарету.

Горгона по-прежнему красилась в жгучую брюнетку, но в остальном…

Пять суток ее тело провело в луже воды на дне карьера…

Темные космы… печать смерти… распяленный, словно в последнем крике, рот… пятна тлена на коже…

Скрюченное тело с огромным уродливым горбом между лопаток. Куртка, явно на три размера больше, топорщилась на горбе ужасным колтуном.

– У нее была сломана левая рука, – сказал лейтенант Щеглов. – Закрытый перелом, полученный, как сказал судмедэксперт, в результате падения с высоты. Но посмотрите, как кисть вывернута, словно под прямым углом. И назад.

Катя смотрела на снимок крупным планом. Фото было сделано уже в морге.

Перелом…

– А ее пальцы, – лейтенант понизил голос. – Вы взгляните на них. У нее сломаны два пальца. И оба под разными углами. Чуть ли не вертикально – безымянный и указательный.

Катя смотрела на скрюченную кисть Горгоны, похожую на птичью лапу с маникюром. Сломанные пальцы торчали в разные стороны. Зрелище было ужасное.