Светоч русской земли (СИ)

- Так, так! Значит, всё - едино, есть Бог или же Его нету! И как люди понимают их, эти причины и следствия? Или же выдумывают всякий раз по-иному, на потребу себе?

И опять смешок раздался над ухом Алексия.

- Ты - не крёстный мой, ты - дьявол! Или упырь! - сказал Алексий, крестя пустоту.

- Да, я - не крёстный твой, - ответила пустота, - но я - крёстный всякого, рождённого во гресех, и, значит, всякого, рождённого на Земле!

Голос смерк, и повеяло сыростью.

- Повиждь и помоги, Господи! - сказал Алексий, опоминаясь. - Помоги, ибо я - слаб и не в силах человеческих без Тебя, Господи, одолеть нечистого! Уходи, крёстный! - сказал он в пространство. - И не надо тебе приходить больше! Аз уже старее тебя и ведаю, что творю. И не говори, что я взял твой грех на рамена своя. Грех этот - мой. Так, Господи! И избави ны от лукавого! Да, крёстный! Всё - так! Но по-прежнему повторю: нет жизни вне Господа! Да, я - слаб, нетерпелив, лукав и жалок и гордыней обуян. Но по-прежнему повторю: нет жизни вне Господа! Да, и всему сущему, всякой плоти живой! И без Тебя нет надежды. И тогда мы все - гробы повапленные, и жизнь наша - ненадобна ничему на Земле, ибо в нас - разрушение и зло!

Алексий сказал это, веря и не веря себе, и, сожидая Горнего знака о том, что и ныне прощён, склонился долу.

В дверь заглянули. Владыку ждали грамоты, только что прибыло послание из Царьграда, но Алексий был недвижим и распростёрт перед иконами. И служка, убоявшись прервать молитвенный покой владыки, закрыл дверь.

Глава 6

В конце концов, Алексий решился и написал патриарху Филофею Коккину, прося его отлучить от церкви князей, противящихся высшей власти великого князя владимирского, Михайлу Тверского.

В день отправления послов Алексий беседовал с глазу на глаз со своим секретарём. Леонтий недавно принял полную схиму.

- Веришь ты, что патриарх преклонит слух к нашим глаголам? - спросил Алексий.

Леонтий поднял взор на владыку:

- Мыслю, судьба Руси решится всё же здесь, у нас, а не в Константинополе. Монастыри, создаваемые Сергием и его учениками, - важнее посланий патриарха! - сказал он.

Алексий посмотрел умученно.

- Возможно, ты - и прав! - сказал он со вздохом. - И всё же не могущая опереться на ратную силу церковь - тоже... Земные - мы... Здесь, в этом мире! И надобно лишь беречь себя, дабы мера эта, мера земного, не стала роковой, превысив ту грань, за которой начинается забвение Бога и Заветов Христа... После чего народ уже не спасти...

Леонтий промолчал в ответ. Пленением князя Михайлы владыка нарушил сию меру.

Призыв к миру на сей раз ниспроверг князь Дмитрий. И снова горели деревни, гнали скот и полон, снова приходил Ольгерд на помощь тверскому князю, снова скакали послы в Орду за ярлыком.

Не помогли ни патриаршьи прещения, ни епитимья, наложенная на тверского князя... Помощь пришла с другой стороны. Дважды разорённые, голодные люди, потомки тех, кто при одном вражьем имени думали, куда бы спастись, не пожелали сдаваться литвину. Земля поднималась, являлись новые ратники, являлась воля к деянию. Залитый водой по осени вмёрзший в лёд хлеб жали под Рождество, по льду, но сжали, высушили, убрали в закрома. И неведомо, в ратниках княжеских дружин или в тех бабах, что на холоде жали рожь, было больше упорства и веры в то, что устоит и не поддастся врагу Русская земля.

Алексий, проезжая просёлками, видел это упорство, и у него оттаивало на душе.

И там, в Троицкой пустыни, куда заезжал он дорогой, у игумена Сергия, тоже творилась жизнь. В обители всё так же писали иконы, переписывали книги, шили, ёкали свечи, чеботарили, строили. Мужики из умножавшихся окрест деревень то и дело приходили к радонежскому игумену, и он учил их и наставлял. Ведая крестьянский труд, давал советы, ободрял, укреплял беседами и прещением неблагополучные семьи. Учил и тому, что должно было знать супругам, чтобы не надоесть друг другу, не озлобиться, не превратить жизнь в доме в ад.

Для искоренения распущенности, похоти и грязи составлялись эти лишь священнику вручаемые пособия и перечень грехов в книге ещё не говорит об их многочисленности в жизни русичей...

Алексий думал об этом, полузакрыв глаза, и вспоминал свою беседу с Сергием, в которой было мало сказанного и много того, что выше речений. Он не спросил Сергия, правда ли, что, когда он благословил Исаакия на подвиг безмолвия, из его руки вышел огонь и окутал Исаакия с ног до головы. Не спросил и о прочих чудесах, о которых рассказывали на Москве. Сергий был чудом, и Алексий с каждым годом и с каждой новой встречей всё больше понимал его.