Светоч русской земли (СИ)

Михайло прикрыл глаза. Перед ним явилась высокая, выше облаков, фигура обнажённого мужа с колодкой на шее, с отверстой дымящейся раной в груди, из которой ножом предателя вырвано сердце. Руки, скрюченными пальцами вцепившиеся в колодку, застыли и задранный подбородок в клочьях окровавленой бороды обращённого к небу и к нему, искажённого страданием лица страшен и жалок. "Дедо! - хотел крикнуть он. - Почему ты - в колодке? Ты же - святой!" И видел тысячи трупов вокруг и окрест и бредущие в снежном дыму вереницы раздетых и разутых русичей, и над всем этим - задранное лицо князя-мученика, высокого, худого, из одних сухожилий и костей, со вздутыми мослами выпирающих колен на ногах, тело-призрак, обречённый нескончаемой крестной муке, висящей над снежной бездной, над опозоренной, изнемогшей землёй, над трупами павших и дымом сожжённых деревень... И где-то там, в отдалении, замирали колокола, ещё мелькали, ещё раскачивались их языки, но уже замерла музыка меди, и только ветер пел и стонал, заволакивая погребальной пеленой видения радостей и скорбей...

Михайло смотрел в огонь, мимо лица Мамая, и в его глазах - или то мнилось Мамаю? - трепетала слеза. Он медлил, он ждал, он торопил коня, он взывал, он гневался... И - не мог. Ему не переступить этой пропасти! О, он сделает всё, что в силах, и что не в силах! Он будет драться на смерть, и до конца! Но он уступил, отступил уже теперь, в этот час. Он поднял голову. Посмотрел. Помедлил и ответил Мамаю:

- Я не возьму твоего войска! Справлюсь сам! Дай мне ярлык и пошли со мной посла!

Татарин посмотрел ему в глаза. Не понял, разгневался, кажется, понял. Удивился и обиделся. Угаснув, острожев и охолодев взором, повёл плечами:

- Как хочешь, урусут! Дмитрий бы, думаю, взял у меня ратных на тебя! - и посмотрел исподлобья. Может, тверской князь ещё передумает? Но нет. Михаил, покачивая головой, сказал:

- Может! Наверное! Я - не возьму.

Мамай замолк. Он понял. И всё-таки не понял ничего! Ибо он так бы не поступил!

Вечером в шатре, когда Михайло, поужинав, укладывался спать, Микула Митрич, по праву дорожной близости, пробрался к нему и лёг рядом в кошмы.

- Мамай предлагал мне татарскую рать на Дмитрия, - сказал Михаил. - Я не взял!

Микула вздохнул, почесал пятернёй кудрявую шапку волос, поскрёб затылок. Подумал и сказал:

- Забедно нам станет без татарской рати! Одначе и то сказать, опосле такой пакости, наведёшь татар, не то, что земля, и Тверь может от нас отшатнуться!

- Я не смог, - сказал ему Михайло. - Деда узрел. С колодкой на шее. Дак вот... Потому...

Глава 9

На Москве помимо неурожая, пожаров и погромов Михайлы произошло множество дел, большей частью неприятного свойства, так что порой казалось, что звезда Алексия начинала ему изменять. Михаил Тверской продолжал удерживать захваченные волости, окраины княжества тревожили ушкуйники. Великий Новгород с Псковом отбивали натиск немецких рыцарей...

Впрочем, по-прежнему продолжал сооружаться монастырь на Симонове, и Фёдор, племянник Сергия, хлопотал, заводя у себя в монастыре иконописное дело и мастерскую по изготовлению книг.

Хороших учеников воспитал себе Сергий! И потому каждое посещение Фёдора было праздником для Алексия, прибавляло ему сил и веры в то, что здание, возводимое им, строится всё же не на песке и не обрушится, когда он уйдёт к Господу.

Дальше была суета государственных дел, предупредительные грамоты Филофея Конкина, поход на Олега Рязанского, чтобы заранее обессилить возможного союзника Михайлы Тверского, рождение сына-наследника у князя Дмитрия, гулянья, Святки, замыслы нового одоления на враги...

Алексий на Святках устроил себе нечто вроде отдыха. Отложив на время государственные заботы, погрузился в дела своего любимого детища - московской митрополичьей книжарни, откуда уже разошлись по Руси многие тысячи переписанных и переведённых с греческого владычными писцами книг.