Светоч русской земли (СИ)

Оснеженная и разъезженная дочерна Москва являла жалкий вид. Грязный снег, перемешанный с сажей и щепой, чавкал под ногами. Смерды суетились в улицах. Стучали топоры. Феофан зашёл в открытую церковь, обозрел закопчённые стены с порушенными кое-где фресками. Он бы написал иначе!

В хоромине его ждала приятная весть. Феофана приглашал к себе назавтра духовник великого князя Фёдор.

За ночь выпал снег, и город похорошел. Сани неслись, виляя, объезжая груды ошкуренных брёвен и холмы мусора. Феофан был разочарован, что не увидит нового владыку. Впрочем, хозяин оказался учён и приятен обликом, а солёные рыжики, холодная севрюжина с хреном, горчицей, уксусом и прочими специями, вяленые снетки и тройная стерляжья уха, за которой последовала каша Сорочинского пшена, сопровождаемая заедками, греческое вино, пироги с морошкой, брусника и сотовый мёд скоро примирили проголодавшегося изографа со скромностью встречи. Да и игумен Фёдор скоро расположил Феофана к себе. Прежде того, бродя по улицам Москвы, Феофан подумал, что здесь не осталось и никакого учёного мужа.

С помощью Фёдора изограф скоро развернул работу иконописной мастерской. Пошли заказы от бояр и купцов. Остановка была, однако, за Пименом. Разрешение на роспись московских храмов мог дать только он. А свою судьбу и работу мерил Феофан не иначе чем, как количеством расписанных им церквей, и потому днешний труд рассматривал только подготовкой к тому.

В мастерскую Феофана потянулись местные изографы. Приходили бояре, стояли, смотрели, как пишет мастер.

Однажды явился бело-румяный, в каштановой бороде, красавец. Щурясь, посмотрел работу, бросил слово-два, выказав себя знатоком.

- Мечтаешь, поди, церкву расписать? - спросил он и вздохнул. - Горе вот, погорела Москва!

Гость ходил по горнице. Полы распахнутого, травами шитого палевого, рытого бархата опашня почти задевали стоящие у стен иконы. Сапоги, остроносые, цветные, на высоких красных каблуках печатали шаг. Московские подмастерья притихли, вжались в стены.

- Брат великого князя! Двоюродник! - шепнули Феофану. - Воевода! Владимир Андреич!

- Новый терем рублю! - сказал гость. - Сожгли ордынцы! А на тот год из камени намерил класть! Распишешь? - Приказал. - Поглянь место, тово!

Расписные сани домчали до нового терема на обрыве реки.

- Вон тамо - Орда! - сказал князь. - И та вон дорога! Так и зовут в народе: Ордынка! Вишь, разбили бусурман, а ноне опять платим дани-выходы... Тохтамыша етого кто и знал? Ну, прошу к столу!

На провожании ещё раз повторил, что будет расписывать свой новый каменный терем...

А владыка Пимен всё не ехал, и неясно было, поручит ли Феофану роспись московских храмов.

***

Постукивая, скребёт краскотёрка. Сыпется смачиваемая водой пыль. Феофан писал без выдавленного по левкасу контура, и младшие мастера с подмастерьями, среди которых - Епифаний, будущий жизнеописатель Сергия, раскрыв рты следили на работой грека.