Светоч русской земли (СИ)

После многочасового церковного бдения Витовт заворотил всю кавалькаду русичей к себе на пир. Сели за два стола. Первые полчаса, пока въедались в уху, кабанятину, разварную рыбу, кашу и пироги, за столом царило молчание. Но вот уже заприкладывались к мёду и фряжским винам, вот уже и литвины завели весёлую, и боярин Остей вылез из-за стола, пошёл мелкой выступкой, потом, грянув каблуками в пол, ринулся вприсядку, да волчком, да с вывертом. Взлетел на стол, прошёлся меж блюд со снедью.

Наплясавшись, пели. Снова пили, закусывая печеньем, и уже заспорили, позабыв о сословных различиях:

- Ты, князь, хоша до нас и добр, а тоже веру православную сменил, гля-ко! Ну, добро Ягайло, он уж теперь польский король! А тоже ноне почнёт Литву крестить - православных-то как же? Перекрещивать, али утеснять? Помысли, князь! Подумай! Путём помысли!

Обсуждали и осуждали шляхетские обычаи, роскошь и мотовство, отсылку паничей за рубеж к немцам и франкам. Поминали и папу римского, и то, что латиняне предали Заветы Христа, и было досыта говорено верного и неверного.

- Тебе, Витовт, жить с православными! - кричали. - Католики тебя погубят! Подумай! Покайся, тово!

Княжич Василий сидел с Софьей, но и тут, в беседу врывался тот же вековой спор.

- А ты бы смог переменить веру на римскую? - спросила она, вскинув брови.

- Я - князь православной страны, - сказал он, встряхнув кудрями. - Веру не меняют, как и Родину! - И смолк. Ягайло нынче переменил и то и другое, а её батюшка, Витовт, крестился в третий раз, и как раз в римскую веру. Он глянул на девушку. Она, сверкнув глазами, уже хотела спросить: "А ради меня?" - и прикусила язык. Поняла, что он ответит ей и что последует за тем, - Софья была хорошей ученицей своего родителя! Вместо того, коснувшись пальчиками его руки, она сказала:

- Прости, княжич! Не помыслила путём!

Буйство русичей стало известно уже на другой день. О том шептались за спинами московитов, многие из которых, проспавшись, уже и не помнили, о чём шла речь. Об том судили и рядили во дворе, и особенно в монастырях и церкви. Даже в разговор сановного гостя францисканского аббатства с архиепископом Гнезненским, посвящённый другим вопросам, вклинилась русская тема.

Прогуливаясь по галерее, высокий, Бодзанта наклонялся, начиная семенить, приникал ухом, чтобы не пропустить слов своего спутника, облачённого в сандалиях на босу ногу, с сухим остроносым лицом, прочерченным морщинами, лицом человека, уверенного в себе и, более того, преданного идее до растворения своего "я" в категориях долженствования. Под каменными сводами монастыря в этот час было пустынно, но и, невзирая на то, сухощавый прелат говорил негромко, ибо беседа не предназначалась для посторонних ушей.