Светоч русской земли (СИ)

Софья за время отсутствия Василия в Нижнем Новгороде поправилась, округлилась и похорошела, налилась женской силой. Дочку почти не кормила, сдав на руки нянькам и кормилицам. Брала на руки, только когда молоко уж слишком переполняло грудь. Князя долго мучила, прежде чем отдаться в первую ночь, хотя пост уже кончился, и можно было грешить. Наконец, заснула в объятьях Василия, разметав по изголовью распущенные волосы, в порванной сорочке и с синяками на груди и шее от поцелуев супруга. И уже когда муж спал, подумалось о том, что, наверное, счастлива. До рождения дочери у неё с Василием никогда ещё такого не было. Привлекла сонного к себе, стала целовать, часто дыша...

И всё же, когда он намерился пойти ряженым, задрала нос: как можно! Князю! Сором!

- По-нашему можно! Што я, нелюдь какой? - сказал Василий, надев вывороченный тулуп, харю с козлиными рогами, - и был таков.

Софья с опозданием поняла, что сглупила, не поддавшись общему веселью, и уже в последний день бегала, в посконном сарафане и личине, с боярышнями и холопками, ощутив ту свободу, которую даёт святочное ряжение, во время которого великую боярыню посадские парни могут вывалять в снегу. Личин снимать не полагалось ни с кого, не узнался бы кудес, а вот задрать подол да посадить в сугроб - то было можно, и раскидать дрова, и завалить двери избы сором, выхлебать чашу дарёного пива, заев куском ржаного медового пряника, и кидаться снежками во дворе, блеять козой - то всё было можно! В святочном веселье смешивались возраста, звания, чин и пол.

Софья вернулась с горящими от мороза, снега и радости щеками, улыбалась, рассматривая себя в зеркало, ощущая радость от хватания за плечи и грудь, от нахальных тычков и валяний по снегу, закаиваясь наперёд никогда не чураться святочных забав.

А Василий на Святках забрался в терем к дяде Владимиру и тут узрел написанный на стене Феофаном вид Москвы, поразивший его своей красотой.

Прежде долго плясали и куролесили. Но дядя признал племянника, подозвав, увёл за собой в сводчатую казну, расписанную Феофаном. Василий долго смотрел, потом поклялся себе, что повелит греку содеять такую же роспись у себя во дворце на всю стену, в повалуше, где собирается на совет боярская Дума.

Потом, отложив улыбки, поговорили о грядущем походе. Дядя уверил, что ждёт только зова и готов подняться хоть сейчас. Порешили, сразу же после Масленой ударить на Торжок. Перенять торговые обозы, по зимнему пути, устремлявшиеся из Великого Новгорода на Нижний.

- Ну, беги, племянник! - сказал Владимир Андреич. - Я, быват, тоже с холопами своими медведем пройду! А мои люди ждут! Не сумуй!

На открытых санях возил Василий Софью на лёд Москвы-реки смотреть кулачные бои. Вдвоём ездили и к иордани, где Софья ойкала, когда молодцы кидались, в чём мать родила, в крестообразную прорубь и выскакивали красные, топчась на снегу, натягивали портки, кутались в шубы, а молодки и девки ахали, глядя на голых мужиков. А до того - горело на снегу золото церковных облачений, гремел хор, и митрополит Киприан трижды погружал крест в воду, освящая украшенный по краю клюквенным соком иордан. Поглядывала на супруга, смаргивая иней с ресниц. Почему в прошлом году не участвовала, да что, не видела как-то, не зрела всей этой красоты! А безусые парни и бородатые мужики, что сшибали друг друга с ног кулаками в узорных рукавицах, показались ныне не хуже западных рыцарей в их развевающихся плащах и перьях во время турниров.

***

Святками заболел боярин, наперсник и друг Данило Феофаныч. Долго бодрился, даже прокатился на Масленой в санях, а после слёг и больше уже не вставал.

Дети Данилы не могли заменить в государевом совете своего родителя. Данило Феофаныч понимал это. Как-то, оставшись наедине с князем, посоветовал ему обратить внимание на племянника, Данилу Александровича Плещея: "Тот тебе добрый будет слуга!"

Князь Василий наезжал к старику, отрывая время от господарских дел. Как-то, уже к февралю, застал Данилу дремлющим и долго сидел у постели боярина. Старик спал, трудно дыша. Говорил давеча:

- Грудная у меня болесть, дак вот, вишь! И в бане парили, и горячим овсом засыпали. Ничё не помогат!

Не заметил, задумавшись, Василий, как Данило проснулся. Поднял голову великий князь, увидел глаза, уставленные на него, и вздрогнул. Старик позвал его: