Светоч русской земли (СИ)

Что бы ни решил в Орде хан, о чём бы ни сговаривались князья, что сидят за стенами больших городов, в узорчатых теремах, или, как сейчас, едут в далёкие-дали по рекам и посуху, - есть труд "в поте лица твоего", и радостно исполнять его так, чтобы горячие струи бежали по спине, и рубаха была, как выжми, и чтобы сила играла в руках, и легко дышала грудь, и улыбка освещала лицо, открытое ветру и солнцу! И чтобы впереди был подвиг. Духовный труд! И каждая новая борозда приближала его к этому подвигу. Ступай, сгибай шею конь! Тяни сильнее! И ты тоже - мокр, мой товарищ! И твои мышцы, как и мои, мощно ходят под кожей. Ты - добрый конь! И твои хозяева хорошо додержали тебя до весны, не дали исхудать, опаршиветь, потерять силы к страде! Тяни, конь! Наклоняй морду, упирай сильнее в землю копыта! Вот и новая борозда! Уже половина поля рыхло чернеет за нами и полна скворцов и грачей. Погодите, птицы! Завтра начнём вас гонять, надобно сеять хлеб! Тяни, конь! Ты созидаешь основу земного бытия! Ты и твой пахарь исполняете завет, данный Господом: в поте лица добывать хлеб свой насущный, им же стоят княжения, царства и языки. Тяни, конь! В начале начал всегда является труд, созидание. Труд земной и подвиг духовный - двуединая основа бытия. И этот пахарь скоро станет твоим молитвенником, Русская земля!

Начались те дни напряжения сил, схожие с ратной страдой, когда мужики приходят с поля в грязи, поту и пыли и, едва ополоснув лицо и руки, садятся жрать, и только отвалясь от глиняной латки со щами и, рыгнув, бросают:

- Тот клин... у горелого займища... весь нонче довершил!

И жена спешит с кашей, и дочь, чуть не в драку с сынишкой, торопясь, наливает молока бате, и оба взирают, как ест, двигая желваками, отец. Клин у горелого займища довершён! А ещё тётка Мотря баяла, что до субботы тамо ему не управиться! Чево! Я говорил! Нет, я говорила! Нет, я!

- Не балуйте, тамо! - И тяжёлая рука нашаривает льняные головёнки, которые торопятся прижаться к руке отца и с ней и через неё прикоснуться, притронуться к вековечному подвигу россиянина, взрастившему хлеб и обилие на своей земле.

Варфоломей ухитрялся вечером, когда все валились от усталости с ног, ещё натаскать воды, чтобы Нюше с Катей было легче с утра со стряпнёй, после чего, прочитав вечернее правило, провалился в сон.

Нюше подошло родить, когда уже отсеялись, и подступало время покоса.

В доме не было никого, и если бы не Варфоломей, заглянувший со всегдашним: не надо ли чего? - неизвестно что бы и стряслось.

Увидев лицо Нюши, покрасневшее, в крупном поту, заслышав её стоны, Варфоломей растерялся. Хотел бежать за повитухой, но крик Нюши:

- Олфёра-а-а! Не оставляй меня, не оставля-а-а-ай! А-ой! Ой! А-а-ой! - заставил его остановиться. В голове напоминалось: что надобно?! Воды горячей, много! - сообразил он - и скорей! В загнетке ещё нашлись горячие угли. Он раздул огонь, затопил печь, вдвинул в огонь большой глиняный горшок с водой. Потом, сцепив зубы и стараясь ни на что не смотреть, развязал и распустил на Нюше пояс и завязки сарафана и исподницы, не понимая, как он станет принимать роды у неё.

"Васильиху надо! - думал он. - И в доме - никого, ни отца, ни матери и ни единой бабы, все - на огородах да в поле!" Двадцать раз намеревался он побежать за помощью, но Нюша, вцепившись в него, оскаливая зубы и мотая головой, не отпускала Варфоломея от себя...

В самый, как показалось ему, последний миг в горницу ворвалась Катерина, за ней попадья Никодимиха, и Варфоломей был выставлен за порог, где его и нашла мать в страхе и трепете.

Варфоломей так и не понял, когда же домой явился Стефан и когда, в какой момент, его снова позвали в горницы, где и показали уже умытого и запеленутого малыша.

Взглянув на постель, он увидел глаза Нюши. Казалось, прежняя духовность, и ещё что-то неземное, воскресли в ней после перенесённых родовых мук.

Варфоломей стоял и смотрел, переводя взгляд с роженицы на ребёнка. Почему он был уверен, что Нюша должна умереть? И почему он и сейчас не чувствует, что ошибся в своих предвидениях?

Однако Нюша была жива, и по улыбке, посланной ей Стефану, он понял, что всё уже - позади. И то, чего он так боялся в последние месяцы, отошло, отодвинулось, исчезло, или почти исчезло.

Варфоломей научился обстирывать и обмывать малыша Нюши, и даже купал его, в корыте, держа на ладони, и справлялся с этим ловчее юной матери.

Стефан допускал такое вмешательство брата в свою семейную жизнь. Со временем, войдя во вкус, иногда и сам сваливал на Варфоломея бабские заботы:

- Олфёр! Помоги там! - произносил он, утыкая нос в книгу, и Варфоломей откадывал недошитый хомут и брался обихаживать малыша.

Люльку для ребёнка готовили оба брата: Стефан сколачивал остов, а Варфоломей вырезал на ней узоры.

Младенца, когда минуло сорок дней со дня рождения, нарекли Климентом, в честь равноапостольного Климента.

Нюша так привыкла к услугам Варфоломея, что подчас переставала даже стесняться его. Просила подать малыша, одновременно выпрастывая грудь из расстёгнутого сарафана.

Глава 13