Осень. Срублены хоромы для Стефана с Нюшей. Пётр с Катериной перешли жить к отцу Никодиму. Без споров поделены слуги, пажити и добро.
Терем Кирилла опустел.
Из Орды вернулся князь Семён с пожалованием. Великое владимирское княжение осталось за Москвой. Радонежане вздохнули. Не знали ещё, каков -
новый князь и как проявит себя, но так хотелось мира! По своему хотению и князя Семёна за глаза наделяли многими добродетелями: нищелюбив, справедлив, богомолен, трезвен... Вскоре радонежская дружина, вкупе с переяславской, ушла в поход к Великому Новгороду. Туда же выступили владимирская, суздальская, ростовская и ярославская рати. Князь Семён, видимо, намерился продолжать дело отца. Общего ополчения, впрочем, не собирали, так что сыновья Кирилла остались дома. Видно стало, что до серьёзной войны дело не дойдёт.Варфоломею по осени пришлось ехать с хлебным обозом в Нижний Новгород, так что разговор с матерью опять отложился.
Он вернулся с огрубевшим, иссечённым ветрами лицом, повзрослевший, смутный от переполнявших его впечатлений и дорожных картин.
Нищие на дорогах; грязь и дожди; байки о разбойниках, вырезывавших, по дороге к Мурому, будто бы целые караваны торговых гостей; дымные, вросшие в землю, крытые соломой избы; скирды хлеба; вороньё на падали; бабы, что, сложив руку лодочкой, долго смотрят в след обозу; короткие ночлеги, дорожная усталость и тоска. И вдруг, на круче Клязьмы, вознесённый громадой валов и роскошью белокаменных соборов, потрясший его Владимир, про который он до сих пор только слышал.
Он выстоял службу под сводами Успенского собора, побывал в Дмитровском храме, засунув нос и на двор митрополита, откуда его, впрочем, выгнали, потолкался в торгу, наслушавшись разговоров и толков, насмотревшись на торговое многолюдство, уличную тесноту и сочетание выставленного напоказ богатства и нищеты. Уже здесь он увидел многочисленных татарских гостей, развалисто ходивших по городу, приметил и косые взгляды горожан, бросаемые на непрошеных гостей, и татарская дань, о которой каждую осень починали толковать в Радонеже, наполнилась для него новым смыслом. Страна с великим прошлым была зажата и стеснена горстью сыроядцев! Всё, о чём говорили ещё в детстве, в Ростове, и о чём толковал ему брат, и спорили взрослые в Радонеже, нет-нет, да и возвращавшиеся к прошлому, недоумевая, почему с такой лёгкостью поганые завоевали страну? Всё обрастало теперь плотью, зримо являлось взгляду и требовало решений ума. Бродя по владимирскому торгу, Варфоломей вспоминал рассказы Стефана о давнем ростовском вече, так и не захотевшем помочь восставшей Твери. Он всматривался в лица, гадая, как бы поступил на том ростовском вече этот мужик, и тот ремесленник, или этот купчина с толстенными ручищами и весело-румяным лицом? Пошёл бы со всеми громить поганых, или бежал бы впереди всех, спасая свою жизнь? Как понимают себя, как чувствуют своих ближних все эти люди?
Вот боярыня, вылезши из возка перед лавкой гостя-сурожанина, надменно посмотрела толпу и кинула, не глядя, сунувшейся к ней нищенке медную монету ордынской чеканки, за которой та, упав в грязь, долго елозила, разыскивая деньгу под ногами прохожих, и, наконец, найдя, спрятала за пазуху... А вот минуту спустя около той же нищенки остановилась баба, бредущая с рынка, и, улыбаясь, что-то стала выспрашивать её, а та отвечала, пригорюнясь, покачивая головой, только и слышно: "Милая!" - "И-и, милая!" - "А я, милая!"...
- А у нас летось всё погорело! - доносился до него голос нищенки. И баба достала из торбы ножик и каравай хлеба, отрезала краюху и подала нищенке, и обе кланялись одна другой, и снова слышно: "Милая!" - "Да што ты, милая!". Женщины разошлись, и нищенка покрестила поданную краюху. "Вот этот лепт - от
Что может их всех собрать, сплотить, заставить понять, что все они - братья, единый народ, и никоторый никоторого - не богаче и не беднее, как поняли это сердцем те две женщины. И одна поделилась с другой краюхой хлеба не ради выхвалы и не ради заслуги перед престолом
Здесь опять Варфоломей утвердился в правильности избранного пути. Только молитва,