Светован. Штудии под шатром небес.

Здесь, в безмолвной карпатской пуще, возле крохотного водоема, рожденного когда-то из обломка ледника, начал я понимать отчую сущность воды, которая древнее, чем мир. Начал осязать слова старика: "Человек возле воды — дома. А при доброй воде и сам добрый. Ежели каждый день ходить пешком хотя бы час, то проживешь на 5 лет дольше. И эти часы будут самыми лучшими в твоей жизни. А если плаваешь, то жить будешь столько, сколько захочешь. И приплывешь туда, куда надо — к тихой воде".

Так говорил он, человек, который открыл мне, среди другого, блаженство единения с водой.

"Лечебница" на воловьей шкуре

Однажды утром меня разбудили голоса. Они долетали откуда-то снизу, словно отдаленное гудение мошки. Умывшись, я вышел на гребень и увидел вереницу людей, поднимавшихся по извивистому плаю. Было там и несколько коней, на которых сидели дети. Я заметил, что люди были одеты не как для работы.

— Кто они? — спросил я Светована. который как раз снял с жерди подсохшую воловью шкуру и расстелил ее на мураве возле ручья.

— Эти люди не хотят быть больными.

Пришлые поклонились и отступили в тень под скалу. Старик вышел к ним в чистой рубахе и сказал:

— Становитесь по одному босыми ногами на шкуру. Первыми пусть подходят те, кто пришел последним. Говорить будете только тогда, когда буду вас спрашивать. Думайте про то место, которое болит. Если перестало болеть, на шкуру не становитесь. Если нету веры в выздоровление — вы не туда пришли… И запомните: здоровое тоже иногда болит. А боль бывает более правдивой, чем здоровье…

Первым подвели коротко подстриженного мальчика; с его обожженных солнцем ушей и носа слезала кожа. Мать от растерянности даже как-то сутулилась.

— Голос у ребятенка пропал. Два дня уже ни слова…

— Значит, до этого говорил больше, чем надо, — старик прятал улыбку.

— Трещал, что твоя сорока, — подтвердила мать. — Но я боюсь, потому что уже два дня как ни слова не говорит. Может, испугался чего?

— Разве что жабы. В реке перекупался твой пацан.

— А ведь и вправду, безголосым пришел с реки.

— Свари ему на малом огне две тертые морковки в молоке. Процеди. Морковь пускай съест, а теплое молоко давай пить на протяжении дня. И завтра так, и послезавтра. На подбородке у него узелок воспалился, так прикладывай к этому месту свежую лепешку: две пригоршни муки грубого помола и ложку меда. Прикладывай два раза в день. А ты, сорванец, — обратился к пацану, — когда снова заговоришь, следи за словами. И чтобы матери ни слова накриво — иначе утратишь голос опять. Бог неспроста отбирает речь. А теперь беги, мне надобно матери сказать еще несколько слов… Почему, молодица, о своей главной боли молчишь? Что съедает тебя? О ком болеешь?

— О муже. Ударился во блуд. Прихватывает на стороне.

— Беда. Ну, чем же здесь поможешь?! Отпусти заволоку на все четыре ветра. Привязанный пес всегда рвется со двора. Перебесится — вернется. А ежели не вернется — знать, не его это двор. И тебе утрата не большая. А к ворожеям больше не ходи! Только хуже будет, и ему, и тебе, и ребятенку. Сама видишь. Лучше помолись за его полюбовниц. Думаешь, им, несчастным, легко — лизать с чужой тарелки? Помолись сердечно, молитва все сгладит…

Мне неудобно было стоять и слушать разговоры. Поэтому я полез на чердак хлева, чтобы перетрясти на сушке зелье. Прорубленное окошко как раз выходило на ту сторону, и отсюда было видно и слышно — все, что там происходило.

Худощавый, истощенный мужик жаловался на колики. Старик дал ему пожевать какой-то стебелек и попросил выплюнуть. Посмотрел на слюну и сказал:

— Печень барахлит. Надобно ей угождать. Запаривай мяту, семена укропа, бессмертник песчаный, полынь и выпивай по нескольку глотков после еды. Кушай то, что малым детям дают. А с едой употребляй по ложке сиропа из шиповника. Возьми пол-литра воды и всыпь туда полкилограмма сахара и толченых ягод шиповника. Пусть настаивается две недели. Будешь за собой смотреть — печень оживет. Достаточно, чтобы маленькая ее толика была здоровой — и полностью обновится.

Мощный дед в крысане с пером показывал свою грыжу, которая уже торчала из-под рубахи.