— Запущенная. Надобно резать в больнице, — вынес приговор лекарь. — Я могу только немного облегчить страдания, на недельку-другую, чтоб вы добрались своим ходом.
Уложил деда на воловью шкуру, поджег под баночкой клок овечьей шерсти, перевернул ее и приложил к животу. Накрыл онучей. Час от часу повторял это снова. Дед лежал, блаженно прикрыв глаза.
Полнотелая женщина, тряся грудью, живо шептала Световану что-то на ухо. Разволновавшись, даже побагровела. Он дал ей жестянку и велел принести мочу. Кого-то попросил разжечь позади печки костер. Тем временем слушал уже другую больную — молодую, стройную, красиво одетую, явно городскую. Жаловалась на усталость, головную боль. Когда много ходит, отнимаются ноги, синеют вены. Старик развернул ее против солнца, рассматривал мочки ушей. Тогда сказал:
— У вас, пани, густая кровь.
— Как густая? — встрепенулась женщина. — Откуда вы знаете?
— Вы знаете. Я только догадываюсь.
— Хорошо, — взяла себя в руки. — Что мне с этим делать? Я заплачу за любое лекарство.
— Ваше лекарство очень дешевое — вода.
— Какая еще вода?
— Лучше родниковая, еще лучше — лесная, в которой плавают саламандры. Употребляйте ее сытно, больше, чем требует жажда. Сколько вы пьете воды?
— Да не пью я воду вообще. Позволяю себе только компот, чай, кисель.
—
Пришла тучная молодица с накрытой лопухом жестянкой. Старик пристроил посуду к огню. Постоял над ней некоторое время, а тогда сказал как отрезал:
— Идите себе подобру-поздорову!
Женщина разочарованно заморгала мелкими заплывшими глазками:
— И что же, отец родимый, лечиться мне не надобно?
— Надо. Ваш рецепт — меньше кушать.
— На сколько меньше, спаситель мой?
— На ведро, — бросил старик через плечо.
Толпа вздрогнула, сдерживая смех. А я млел на своем чердаке. Млел не столько от дурманящего аромата зелья, сколько от увиденного. Мне открылось невероятное действие целительства — открытого и простого, едва ли не примитивного. Но вместе с тем оно разоблачало наши болезни, снимало с них покрывало таинственности, развеивало первобытный страх перед ними.
Двое сидели в перегороженном мочиле, а их родственники нагревали на костре камни и рогатинами придвигали к воде. Кругляши шипели, бурлили пузырьки. Кто-то толок в ступе семена льна и зверобой, чтобы сделать примочку для мужика с ошпаренной ногой.
Светован сам подзывал из толпы людей, слушал их, что-то говорил, некоторых сразу же отпускал, для кого-то выносил из избы пакетик либо баночку, кого-то укладывал на воловью шкуру. Иногда оттягивал веки, осматривал язык, царапал кожу акациевой колючкой, выдергивал волосок и бросал на воду, внимательно всматриваясь. Или подносил его к огню. Или просто замирал, молча разглядывая больное место.
Целитель, иное слово трудно подобрать, сразу же своими странными способами проводил анализы, ставил диагнозы, называя их простыми, а порой даже забавными словами, называл лекарство или давал свои снадобья. Иных отправлял, напутствуя, что "здоровое тело, как здоровое яблоко, не без червя — дает о себе знать, ибо не мертвое". И чтоб не получилось, что поднимались сюда зазря, отсыпал им в дорогу отколотые от скалы кусочки соли. И люди возвращались просветленно-успокоенные, неся с этой горы в белых носовых платках бурые соленые кристаллы. Кристаллы новой надежды.
Когда солнце белым кругом застыло в зените, старик облил руки и ноги водой и сел под явор. Не ел, не пил сидел, сомкнув веки. Те, кто еще поджидал свою очередь, несмело вытаскивали узелки с едой. Звякнуло стекло — это возница откупорил бутылку. Кого-то пытался угостить. Старик повел в ту сторону острым совиным глазом.
— Дядя Андрей, будьте здоровы! — весело крикнул конюх.
— К безголовью пьешь! — буркнул старик. — Чтобы быть здоровым — молиться надо, а не пить.
Передохнув немного, он опять вернулся к людям. —