Светован. Штудии под шатром небес.

Пешего орла и ворона клюнет.

Черепки дольше живут, чем целый горшок.

Кто со страху умирает, по том свиньи звонят.

Краса до венца, а ум до конца.

Пожалеешь гвоздь — потеряешь подкову.

С одного здоровья не потолстеешь.

Виновного двумя батогами не бьют.

Толстая стена, но не греет.

Носил волк овец — понесли уже и волка.

Не земля родит, а руки.

Голого и ремень греет.

Пустая бочка шумит, а полная молчит.

Для каждой змеи своя рогатина найдется.

Дома и солома едома.

Ищи не долю, а волю.

Соломенный мир лучше золотой ссоры.

Без надежды человек сходит с ума.

Сноп без перевясла — солома.

Собачье слово к небу не идет.

В каждой деревне свои звонари.

Вот такие небылицы притягиваются к кобылице. Как видишь, слово народное всюду пригодное… На этом заканчиваются словечка и начинает дышать воля. Хотя нет, передаю еще один маленький подарок от деда — рецепт свежести. Если женщины хотят чаще смотреться в зеркало, то надо растирать лицо льдом из отвара ромашки. А отвар из дуба подтягивает кожу и делает упругой, из березы — смягчает.

После этого разговора бывай здорова! Прибиваюсь в писании к берегу, ибо не ведаю, донесет ли мое утлое суденышко этот груз. Живи в добре и здоровье! Сердцем обнимаю тебя и шлю поздравления на все дни живота твоего!"

С аистового пера я сделал мачту и к ней, словно парус, приколол свой листок. Разобрал верхушку запруды и пустил суденышко на ожившее течение. Вода весело подхватила его и понесла в долину. Вечерний ветерок попутно подгонял мой парусник. Подкрадывалась ночь, очертания скал становились мягче, запахи, наоборот, — резче. Уставшие за день птицы устраивались в ветвях на отдых. Я, поджидая старика, сидел возле ручейка, время от времени вытаскивая из запруды бревно, чтобы подживить его течение. Слушал сверчков и рукой топил в воде зори.

Спохватился, но было уже поздно: надо было положить в кораблик несколько светлячков, чтобы указывали ему ночную дорогу.

Вино с яблочным медом

Если снится мед — это к счастью.

Старая присказка.

— Я забыл купить сахар, когда спускался в деревню, — сказал я, допивая горьковатый утренний час из боярышника и веточек дикой груши.

Старик посмотрел на меня удивленно, по-детски. Словно о таком продукте, как сахар, впервые слышал. Действительно, о нем мы как-то вообще не упоминали. Но может эта детскость была вызвана тем, что перед ним стояло дите, глупое в своих прихотях.

— Ой-ой, я кормлю тебя горьким, кислым и постным и совсем забыл, что молодой мозг нуждается в сладком. — посмотрел сквозь ветки в небо, словно считывая там что-то, тогда — под ноги и сказал. — Хорошо, вечером будем пить сладкий чай.

Лето было сухостойное, и яблоки падали на затвердевшую землю, отмеряя чуть не каждые полминуты. И с шорохом катились вниз, в яругу, заросшую терновником. Яблоневый ряд рос на крутом склоне. Яблоки надо было спасать. Мы вбили чуть ниже колышки и выплели из орешника невысокое заграждение, где-то на два вершка. Теперь плоды, которые скатывались с крутого берега, останавливались возле нашего заграждения. Я им еще и помогал длинной палицей. А старик пошел делать "медоварню". Новое его приспособление как всегда разочаровало меня своей простотой. И вызвало новую порцию удивления: опять из ничего делалось что-то. Из задымленной жести, которая служила здесь на все случаи жизни, старик выгнул противень, формой похож на ракушку. Он сходился книзу воронкой. А сверху плотно был прикрыт другим листом жести. "Медоварня" стояла на трех больших камнях. Между них уже потрескивал костер.

Собранные яблоки я мыл в ручейке и сыпал в тот противень. Когда в жаркой бане на первых плодах лопнула кожура, нас обдало умопомрачительным ароматом. Мы сидели друг против друга через огонь, и казалось, что появился между нами третий — густой ароматный яблочный дух. Старик сбил палкой пламя, чтобы плоды томились над ровным жаром.