Священные речи. Похвала Риму

107. Как мог, я добрался до храма. Я все еще там находился, когда вошел наместник Юлиан[172] и вместе с ним Руфин. Воспользовавшись случаем, я рассказал Руфину о своих неприятностях. Тут Юлиан обернулся, и я, подойдя к нему, изложил суть дела, как мог. Это было в том самом месте, которое я видел во сне. Руфин не скрывал своего расположения ко мне, Юлиан же так воодушевился, что тотчас обнял меня, как старого друга. И, взяв меня за руку, велел мне не отчаиваться и выполнять веления Бога, пообещавши сам об этом позаботиться. И сказал под конец: «Пусть посмеют нами пренебречь!»

108. Затем он явился в суд, открыл заседание и после первых сказанных слов пришел в такое негодование по поводу случившегося, что даже отправил в тюрьму одного из участников нападения. Поместье он присудил мне, и я въехал в него с судебным ордером. А латники, пращники и прочие отступили перед мощью Бога.

Речь пятая

1. Летом у меня заболел желудок. День и ночь меня мучила жажда, я сильно потел, и во всем теле была слабость. И чтобы поднять меня с ложа, понадобилось бы двое или трое человек. Но Бог дал мне, находившемуся в это время в Смирне, знак отправляться в путь, и нужно было выезжать немедленно.

2. Я выехал по дороге, ведущей в Пергам. Но когда обоз был готов, наступил полдень, и началась изнуряющая жара. Поэтому мы решили остановиться в предместье и переждать самый зной. Выехали же мы в сторону Мирины,[173] и туда двинулся весь наш обоз. Из-за духоты, из-за очарования этого места, а также из-за разных забот мы потеряли там много времени, так что достигли постоялого двора перед Гермом[174] только к самому заходу солнца.

3. Я вошел туда, но скверные каморки были непереносимы. Я не знал, что мне делать. Прислуги рядом не было, так как я выслал ее вперед. И я решил, что нужно следовать за нею дальше. Когда же я переправлялся через реку, была уже ночь, и дул слабый, прохладный ветерок. Мое тело окрепло, и какая-то сила и радость проникли в него. Я наслаждался в тишине погодой и думал, как по-разному я чувствую себя сейчас и днем.

4. Уже поздним вечером я приехал в Лариссу.[175] К счастью, оказалось, что мой обоз здесь не остановился, так как этот постоялый двор был не лучше прежних. Нужно было отправляться в путь и быть терпеливым до конца. Была уже полночь или даже позднее, когда мы оказались в Киме.[176] Все было уже закрыто, и я был очень этим доволен.

5. Попросив своих спутников, которые сопровождали меня от поместья, запастись терпением <...>[177] и сказав им, что идти осталось совсем немного и нам не мешало бы поспешить, я вышел из ворот. Прохлада сменилась сыростью, и я уже пожалел о жаре. Достигнув Мирины при первых петухах, я увидел свой обоз неразгруженным, как был, перед каким-то постоялым двором, поскольку слуги, как они сказали, не нашли ни одного открытого.

6. Перед воротами постоялого двора стояла какая-то скамейка. И я долго перетаскивал ее то туда, то сюда, потому что где бы я ее ни поставил, всюду было неудобно. Стучать же в ворота, будь ты странник или кто угодно, было совершенно бесполезно, так как никто не отзывался. Наконец я догадался пойти в дом одного моего знакомого. Но огонь у привратников, как назло, был потушен, и никакого другого света рядом не было — ни маленького огонька, ни большого. Так что я вошел впотьмах, держась за чью-то руку, ничего не видя и никем не видимый.

7. Пока несли огонь, а я готовился умаститься и напиться, уже взошла утренняя звезда, и забрезжил дневной свет. Я решил, что, раз наступил день, не стоит расслабляться и ложиться спать. А нужно заняться делом и пойти в храм Аполлона, в Гриней,[178] где я обычно приносил жертвы богу, когда уезжал или возвращался.

8. Принеся в Гринее жертвы Аполлону и проведя там время, как обычно, я доехал до Элей и сделал остановку. Оказавшись на следующий день в Пергаме, я тоже, как и следует, хотел сделать остановку. Но в тот же вечер или день-другой спустя мне явился сон и велел спешить и не задерживаться, ибо «они уже настигают». При этих словах окна, крепко запертые изнутри и снаружи, распахнулись от порыва ветра, хотя прежде ветра не было, и в дверях раздался стук. Проснувшись, я не стал больше медлить, а приказал слугам догонять меня, сел в повозку и поехал. Так я исполнил это повеление.

9. Северный ветер бушевал, срывая все с мест. В это время у меня болело и постоянно нарывало горло, и, что бы в него ни попало, все вызывало раздражение. А вместе с ветром в лицо летела куча песка, и со всех сторон вставало облако пыли. Но я был скорее спокоен, чем встревожен. Отчасти это было из-за какого-то безрассудства и упрямства, так как все равно ничего нельзя было изменить; отчасти же потому, что я поступал наперекор всему, что обычно предписывали мне врачи, — полоскать горло, беречься простуды и тому подобное.