Святая и грешница

В первые дни любопытных было не так уж много. Заглянет на минутку один, другой. Но и смотреть, собственно говоря, было нечего.

Доска, на которой художник собирался писать картину, состояла из трех частей. Она опиралась на подставку, укрепленную в полу. Первая неделя ушла на подготовку поверхности доски. Слой за слоем художник наносил на нее клей. Трещины в доске заделывал смесью клея с опилками. После каждого смазывания дерево должно было просохнуть. Одновременно он работал ножом, устраняя все шероховатости так, чтобы поверхность была ровной, но не гладкой.

Когда он закончил обработку доски клеем, разорвал на полоски кусок отбеленного полотна, которое он заранее прокипятил, чтобы удалить любые следы жира. Эти полосы он пропитал клеем и разложил по всей поверхности доски. Он тщательно разгладил ткань руками, чтобы не было ни малейшей неровности в швах. Потом доске опять предстояло просохнуть.

Я описываю подготовку доски в подробностях, но лично я этого не видел, просто он сам позже поведал мне о приемах своей работы, сидя за бокалом вина в траттории.

Подготовка доски требовала много времени, но каждую свободную минуту художник использовал для того, чтобы наметить расположение фигур на будущей картине. Женщина с ребенком сопровождали его в церковь с первого дня. Художник тщательно изучал направление света, струящегося от высокого окна, его интенсивность, особенно возле алтаря. Свет должен был падать на лицо женщины, но определенным образом. Снова и снова он просил ее сесть по-другому, принимать различные позы, поправлял складки ее простого одеяния и показывал ей, как она должна держать ребенка. Для каждой позиции он делал наброски углем на бумаге, пытаясь отыскать оптимальный вариант.

Поначалу те, кто заходил в церковь, были разочарованы. Они видели только человека, который и не рисовал вовсе, а занимался обработкой своей доски. Но поскольку обсуждать все равно что-то нужно, они сосредоточили все свое внимание на этих двоих: на мужчине, который был художником, и на женщине, которая служила ему моделью.

Все, кто видел их, говорили о нежности и терпеливости, которые живописец выказывал в отношении к женщине. Правда, кое-кто из посетивших тогда церковь позже ворчали, что они, дескать, сразу раскусили страсть художника к женщине, что когда он занимался с нею, был заметен не только художнический интерес.

Что ж, может, так оно и было. Может, они говорили правду, чужие люди, заметившие со стороны то, что художник в своей невинности и простоте сам не понимал или в чем не смел себе признаться.

Его повседневное присутствие рядом и постоянная забота вызывали в ней ответное чувство великой благодарности. Глаза ее буквально лучились. Лицо светилось покоем и счастьем, добродетелью и целомудрием, наполняя светом и благолепием церковное здание. Постепенно родилась иллюзия присутствия Богоматери.

Его доверие вселяло в нее уверенность в своей роли, роли избранницы Божьей. Так говорили все, кто видел ее.

В конце концов облик женщины стал темой ежедневных толков и пересудов на базарной площади. Все видевшие ее пытались выразить в словах свои впечатления, ощущение действительного присутствия Мадонны в этой церкви.

По вечерам народ собирался в траттории, и там тоже говорили только о женщине и о художнике в церкви. Я не разделял тогда возбуждения горожан и не имел никакого желания зайти в церковь.

Не удивительно, что однажды всем скопом решили пойти в церковь и все вместе взглянуть на женщину. Огромная толпа собралась и в возбуждении своем хотела разом прорваться в церковь. Как и следовало ожидать, художник потерял терпение и сердито собрал свои рисовальные принадлежности. Женщина закуталась в покрывало, и они вместе направились к своему жилищу. Они закрылись в доме и двое суток не выходили, пока Старейшины не послали гонца с письмом, в котором извинялись за происшедшее.

Отныне было решено ежедневно закрывать церковь на те часы, когда там работал художник. Позже мне стало ясно, насколько подобное решение было на руку Совету.

Не прошло и дня после принятия этого решения, как художник быт уже в церкви, работал с увлечением, и с ним были его женщина и ее младенец.

Между тем, любопытство людское не затухало, оно все возрастало. Теперь, когда эти двое шли в церковь и из церкви, горожане высыпали на улицу. Каждый хотел — хотя бы одним глазком — взглянуть на нее. Те, кто видел ее раньше, когда церковь была открыта для всех, и те, кто лишь наслышан был о ее красоте. Но они зря старались. Женщина торопливо проходила по улицам рядом с художником, и лицо ее было скрыто под покрывалом.

Тем не менее, а может, именно вследствие этого, пересудам о женщине конца не было. Только и обсуждали, что ее внешность — и на базарной площади, и в других местах.

Вот почему все с таким нетерпением ждали окончания работы над картиной, а закрытые двери церкви и недоступное для чужих глаз лицо женщины будоражили умы и сердца горожан.