Святая и грешница

По воскресным дням церковь была открыта, как обычно, и народ, конечно, спешил туда. Но их ожидало разочарование. Подставка с картиной стояла в самом дальнем углу помещения и была покрыта тканью. Три крестика, начерченные мелом на полу, обозначали место, где стоит подставка, когда художник работает над картиной.

Никто не мог бы упрекнуть живописца в лености. Спозаранок он вместе с женщиной и ребенком отправлялся в церковь. И лишь с заходом солнца возвращались они в дом, в котором жили.

Для помощи по дому была приставлена одинокая женщина. Она-то и передала мне тот пакет, когда я наведался к художнику. Каждый день она ходила за покупками на базарную площадь. Готовила еду, подавала завтрак перед тем, как они отправлялись в церковь, и кормила ужином, когда они приходили из церкви.

Само собой, каждый хотел побеседовать на базарной площади с экономкой. Не может ли она что-то рассказать о художнике и его женщине? И вправду ли та настолько хороша собой, как рассказывают?

Но экономка не могла или не хотела сплетничать, твердила одно и то же: они почти не бывают дома, только едят и спят. Она, да, да, и впрямь красавица.

Экономка была не из тех, кто любит посудачить о других, она чувствовала себя обязанной защищать своих подопечных, к которым была приставлена.

И еще один вопрос, конечно же, вертелся у всех на языке, хотя никто не отважился открыто задать его: делили ли они ложе, художник и эта женщина?

Экономка упорно хранила молчание обо всем, что происходило в четырех стенах, но ее нежелание откровенничать только усиливало любопытство.

Надо бы пояснить, что такое поведение людей просто отражало напряжение ожидания, их скрытые надежды. Все в нетерпении ждали часа, когда состоится освящение их алтарной картины, их Мадонны.

Старейшины, наоборот, проводили время в бесконечных заседаниях. С того самого дня как в городе появился художник и его женщина, Старейшины выглядели несколько озабоченными. Открыто ничего не говорилось, не принималось никаких особых постановлений. Но горожане чувствовали — тут что-то не так.

Наконец, в Совете решили не ждать, пока дело пойдет на самотек, поспешили взять все в свои руки. Определили нанести визит в церковь и познакомиться с ходом работы.

Художнику такое решение не очень пришлось по душе, но он не посмел перечить. Когда они прибыли, он продолжал работать как обычно, а Старейшины тем временем устремляли взгляды то на картину, то на женщину, причем больше на женщину.

Он сам рассказал мне об этом странном визите, когда я впервые встретился с ним в тот вечер в траттории. Когда я вошел, он сидел с мрачным лицом и держал в руке бокал с вином. Во мне, признаюсь, тотчас же пробудился профессиональный интерес, и я спросил, не могу ли я составить ему компанию. Он кивнул головой, не особенно приветливо. Вначале его трудно было разговорить. Но постепенно он раскрылся, само собой, не без влияния вина. Тогда-то и стали видны его художнический темперамент и его юношеская наивная доверчивость.

Вместо отрывистого описания наших бесед по вечерам в траттории, я предоставляю слово самому художнику, публикуя записи, которые он оставил для меня. Теперь, читая эти записи, я понимаю его куда лучше.

4-е марта

Когда я под вечер спускался к городу, меня охватил поток самых противоречивых чувств. Красота этих мест неописуема. Но поначалу меня поразила цветовая гамма, когда я, миновав горный перевал, увидел этот терракотово-красный город, раскинувшийся у самого синего моря. Я обернулся и посмотрел на горы — темные вечерние тени начинали уже свой таинственный бег к их вершинам. Моя усталость прошла, на меня снизошел покой. Эти голубеющие вершины гор и близость звезд.

Я почувствовал необыкновенную легкость, будто пришло освобождение, подтверждение чуда, что свершилось два дня назад. Уверен, я снова могу рисовать, моя сила художника возвратилась ко мне. В последнее время почему-то так трудно было писать, вот картину не закончил… Вдохновение пропало, не чувствовал я благодати Божьей.